Пока мои ландскнехты в хорошем настроении, пойду-ка я скармливать им своих кур, так любовно закопченных руками моей тёщи, для своих любимых внуков. Это всё со мной произошло только от национального русского любопытства: «А что это там такое интересного за тем пригорочком? А чего это сегодня такой туман странный – дай-ка подъеду ближе и посмотрю!» Вот и посмотрел, на свою голову! Как бы эти воскресшие из небытия в Бухенвальд меня на лечение и правда не отправили! О-хо-хо, вот беда-то на меня свалилась! Курочек только жалко!

Отдав Генриху его солдатскую книжку и пулемётную коробку, я, вернувшись к машине, открыл багажник в надежде что-нибудь там найти, чтобы постелить на траве. Но кроме какого-то старого журнала под руки ничего не попадалось и, раздёргав его на страницы, выложил их скатертью на ещё не притоптанной рыбаками и ещё не затоптанной траве сапогами оккупантов, которые затерялись во времени и пропали без вести для своих командиров и матерей, наверняка давно уже встретившихся с богом, так и не дождавшись своих сыновей.

Тот факт, что эти арийцы вооружены и стоят на тропе войны по всем законам вбитого им в голову «Майн Кампфа», подсказал мне угостить их страшным русским оружием тройной перегонки, о котором они пока не слышали. Да и кто поймёт или осудит русскую душу, насколько открытую и гостеприимную – настолько коварную и злопамятную. И стоя перед открытым багажником моей машины с трёхлитровой банкой в руках, я никак не мог решиться: угощать их такой крепостью спиртосодержащего продукта или нет?

С одной стороны, вся моя душа требовала справедливого мщения и сопротивления ненавистным оккупантам, топчущих землю моей Родины, и даже если они сгорят в синем пламени тёщиного чудо-оружия, то туда им и дорога. А с другой стороны, травить молодые организмы, которые только нюхали семьдесят лет свои галеты, было как-то не по-человечески. Вон, у тех двоих крестоносцев, бабушки не забывали баловать своих внуков свежими оладушками, а вот до этих, задохликов, вывезенное масло из оккупированной Голландии, Франции и Украины явно не доходило, и оголодавшие за семьдесят лет у них в желудках солитёры настойчиво требовали усиленного питания.

Как бы ни было жалко, а кормить пацанов всё-таки надо, а то ещё сам Манштейн со своим штабом заявится на огонёк нашего костра.

Взяв банку на руки, как родного ребёнка, я понёс её, родимую, к уже нетерпеливо ждущим меня захватчикам, вольготно устроившихся у костра.

– Генрих, для этого мероприятия у вас найдутся кружки или стаканчики? – и показываю на банку.

– А что это такое? – отвлекаясь от оживлённого разговора со своими друзьями, которые что-то живо обсуждали у горящего костра, отогревавшего их после полувекового нахождения в сырости, Генрих подошёл и, взяв её в руки, посмотрел сквозь неё на свет костра с явным недоумением. Пришлось снять полиэтиленовую крышку и показать ему – мол, на, нюхай, паразит!

– О-о-о, камрады, шнапс!!! – и трата-та-та, что-то частя, затарахтел обладатель вожделенной банки, и все сразу вскочили, стали нюхать её с профессионализмом опытного винодела, макая в неё свои пальцы и дегустируя содержимое с видом больших знатоков, прицокивая языками и кивая своими головами в железных касках.

– О-о, гут, зер гут! Рус тоже гут!

Конечно, душа моя возрадовалась, как у любого славянина, принимающего дорогих гостей, но лежащие на траве автоматы и пулемёт МГ-34 особой радости не вызывали и быстро остудили ростки гостеприимства. Поскрипев зубами и поудобней усадив на своей груди жадную жабу, я, чтобы поставить жирную точку в сервировке стола, молча отправился за копчёными курами. Честно вам скажу, ноги меня несли, но как-то не охотно, да и проснувшаяся жаба душила меня неимоверно, предчувствуя, что ей достанутся одни косточки.