– Тьфу, тьфу, тьфу! Типун тебе на язык! Да нет, успокойся, я не партизан! У меня даже в паспорте написано и стоит печать с надписью «НЕ партизан», хочешь, покажу?

Кивнув головой в знак согласия и не поняв непонятное русское «да – нет», и всё же слово «да» было ему гораздо ближе, а «партизан» ещё более понятнее и вездесущее, придвинув ближе к себе кости оставшиеся от курицы и сдвинув кобуру с массивным «парабеллумом» себе на тощий живот, но не потеряв воинской бдительности и преданности присяге фюреру, парень изрёк:

– Хоть ты и хороший партизан, но мне очень непонятный, и значит я всё равно должен доставить тебя в фельджандармерию. И тебя может спасти только обещанная тобой «Катюша», за которую наш обожаемый фюрер нации наградит нас «Железными крестами» и предоставит десятидневный отпуск на родину. Правда, Отто?

Прозвучавшее имя товарища было воспринято его обладателем как очередной сигнал наполнить свои стаканчики, и содержимое банки, уже заметно уменьшившееся, стало меньше ещё на двести грамм и солдаты, выпив, затянули какую-то заунывную песню:

– Ich hatt’einen Kameraden,

Einen bessern findst du nicht… Дальше я слова не запомнил, да и не хотел запоминать, потому что для меня это было очень сложно, а мелодия вообще какая-то похоронная – наши мужики, вечерами на лавочке, задушевней поют. Тем не менее, пришлось прослушать весь репертуар.

– Да, ты хороший партизан, и шнапс у тебя хороший! И я даже попрошу, чтобы тебя не расстреливали. Я тебе даже скажу великую тайну: ведь ты от нас никуда не денешься, но будешь знать, что сегодня утром войскам Красной армии будет капут и мы, захватив Курск, устремимся на Москву, и войне конец! Мы вернёмся домой героями к нашим родителям, которые за нас очень сильно переживают. Майн Готт! Бедная моя бабушка!

Жителю белгородчины, который знает о кровопролитных боях на Курской дуге, и особенно под Прохоровкой, не трудно было догадаться, о каком периоде войны хотел сказать пьяный солдат.

– Ты говоришь о том приказе Гитлера, зачитанном вам вчера, 4 июля, накануне наступления?

– Ты не можешь знать об этом приказе! Его слышали только наши войска, и он сразу был уничтожен на глазах солдат! Я теперь просто обязан тебя отвезти в гестапо!

– Об этом мы поговорим потом, а сейчас, если очень хочешь, я тебе могу дословно повторить его, слушай: «Солдаты! Сегодня вы начинаете великое наступление, исход которого может иметь решающее значение для всей войны. Грандиозное наступление, которое этим утром ударит по советским армиям, должно потрясти их до самого основания» Ну что? Надеюсь, я нигде не сделал ошибки?

– Вот теперь я точно отвезу тебя в гестапо и заработаю ещё один «Крест» и звание унтер-офицера.

– Камерады, айн момент, – подняв свой палец вверх, Отто с большим трудом встал и, сделав пару шагов, зацепился носком сапога за ремешок солдатской каски и, поскользнувшись на лежащих рядом автоматах, с грохотом упал. Тут же попадали и сиамские задохлики, умудрившиеся угодить головами в прогоревшую золу костра. В поднявшемся переполохе долгожителей аномальных явлений природы, позволившем мне не спеша оторвать целиком ножку курочки с барского стола, как ни странно, первым пришёл в себя упавший Отто, сильно ударившийся лицом о затвор пулемёта. С рассечённым подбородком он ругался как-то неумело, и совсем блекло, без подобающего огонька и, на взгляд русского человека, как бы лирически и без всякого задора, одной рукой зажимая кровоточащую рану, а другой, пытаясь открыть свой цилиндрический пенал с нехитрым индивидуальным имуществом, необходимым солдату в походных условиях, которое лежало вместе с противогазом. Это происшествие не коснулось двух спящих друзей, уткнувшихся в тёплую золу своими носами, тихо посапывавших и раздувавших её, поднимая маленькие пыльные облачка, которые оседали на недоеденные продукты. Сколько они вдохнули пепла в свои тщедушные лёгкие, я не знаю, но пока чувствовали себя вполне комфортно и не кашляли, да и Генрих не проявлял беспокойства и сидел на своей каске в позе «Мыслителя» Родена, подперев голову кулаком. О чём мог думать человек в такую тёплую ночь, можно было только предполагать, но только не о том, где они оказались и что с ними произошло, всё ещё пребывая в далёком сорок третьем году.