– Олег, зачем? Это правда, Васильевич?

– Правда, дядя Дима. Делается это с целью освобождения места под новые захоронения, иначе негде будет хоронить следующие неопознанные трупы.

– Вот это новость! Сколько лет служу, не знал о таком.

– Не знал, потому что мы с этим практически никогда не сталкивались. Всегда раньше находили.

– Это да. Ну хорошо, слава богу, мы хоть по номеру его определили и тогда по фото опознание сделаем. Значит, получается, урна сейчас на Николо-Архангельском?

Они вновь переглянулись.

– Что еще?

– У нас еще есть не очень хорошая новость. Точнее, очень нехорошая.

– Что?

– В общем, после кремации урны хранятся там один год. А потом – все.

– Что – все?

– Их уничтожают.

– Как уничтожают?

– Ну, под бульдозером.

– Как так? То есть через шесть лет от человека не остается вообще ничего? Даже пепла?

– Ну такие правила, Дмитрий Владимирович.

Волосы у меня встали дыбом.

– Когда он был захоронен?

– Шесть лет назад, 20 марта.

Я посмотрел на календарь. 19 марта.

– То есть завтра урны будут уничтожены? И у нас остался всего один день?

– Точно. Завтра же! – взялся за голову Княжин.

– Срочно звоните в крематорий!

Олег вскочил. Набрал номер.

– Але, Лев Аронович? Здравствуйте, Олег Кошкин, МУР, сейчас передам трубку начальнику, Дмитрию Владимировичу.

– Лев Аронович, здравствуйте. Вы урны еще не уничтожили? – закричал я в трубку.

– Здравствуйте, Дмитрий Владимирович, – растерянно ответили в трубке. – Простите, какие урны вы имеете в виду?

– Урны с прахом неопознанных трупов с Перепеченского кладбища.

– А, эти. Дмитрий Владимирович, не извольте беспокоиться. Все уже готово, я все бумаги подписал. Завтра утром все уничтожим. Вы хотите приехать проконтролировать?

– Не-е-ет! – закричал я. – Отставить! Ничего не уничтожать. Завтра мы приедем.

– Хорошо, конечно. А что случилось?

– Лев Аронович, завтра мои сотрудники все вам объяснят.

– Дмитрий Владимирович, но мы же ничего не нарушили! У нас все по графику. Все документы в порядке.

– Лев Аронович, просто сделайте, что я вам сказал. Не уничтожайте урны.

– Да, да, конечно. Не извольте беспокоиться, все до единой урны будут в целости и сохранности.

– Спасибо. До свидания.

Я положил трубку. Сердце бешено колотилось. Неужели успели? Вроде дело о неопознанном трупе, да еще погибшем шесть лет назад, а адреналин зашкаливает как при боевой операции.

– Василич, Олег, идите, срочно готовьте запрос на изъятие урны.

Взял письмо мамы солдата. Несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь. Набрал номер. Долго звучали гудки. Сердце стучало. Как начать разговор? Как рассказать матери обо всем, что случилось?

– Слушаю, – раздался безжизненный, отстраненный голос.

– Светлана Игоревна?

– Да.

– Здравствуйте. Вас беспокоят из Московского уголовного розыска.

– Слушаю вас.

– Светлана Игоревна, это по поводу вашего сына.

– Надо прийти на допрос? – спросила она устало, но вдруг оживилась: – Что? Откуда? Вы из Москвы? Из МУРа? Я вам письмо писала.

– Да, Светлана Игоревна, я вам поэтому и звоню.

– Вы что-то узнали? Есть новости? Спасибо, что позвонили, – голос ее совершенно преобразился.

– Светлана Игоревна, вы могли бы прилететь в Москву? Это очень важно.

– Я? Конечно! Если нужно! Я и сама уже собиралась! Хотела к президенту в Кремль. – И потом с надеждой: – Вы нашли его? Он жив?

– Светлана Игоревна, я бы хотел, чтобы вы приехали ко мне и мы бы обо всем поговорили. Мне надо вам показать очень важные документы. Обещаю, что помогу вам.

– Конечно. Я прямо сейчас поеду в аэропорт. Но до Москвы ведь лететь восемь часов. Я только завтра, наверное, смогу прилететь.

– Светлана Игоревна, вы можете прилететь в любое время, как вам будет удобно.