– Так… а кем бы вы были? – неуверенно улыбаясь, спросил Сол.

– Да вот именно тем, кого вы только что испугались, господин Кеин, – ответил Маттео, возвращая себе бесстрастное выражение лица.

Взяв тряпку и смочив ее водой, он повернулся к Солу спиной и принялся протирать массивную двухконфорочную электроплиту и старый холодильник, которые стояли у той же стены, где была раковина и стеллаж с разделочными инструментами.

– Вам хотелось меня напугать? – спросил Сол, понимая, что разговор уже клонится куда-то не туда. Кроме того, он понимал, что ему лучше и вовсе оставить Маттео одного, поскольку не знал на какие мысли способно спровоцировать человека с подобным прошлым то, что Солу казалось вполне безобидным общением.

– Нет, господин Кеин. Я предпочел бы не смущать людей своими недостатками.

– Вы нисколько не смутили меня, Маттео, – ответил Сол. – И вы не производите впечатления человека, которого стоит бояться.

– Тем лучше.

– На самом деле, я даже Луизу побаиваюсь больше, – засмеялся Сол.

– Отчего же? – не обнаруживая веселости и не оборачиваясь, спросил Маттео.

– Не знаю. Чувствуется в ней какой-то авторитет… или самолюбие, которое она старается замаскировать за своим кротким видом. Двадцать пять лет. Это же сколько психов она здесь повидала, – сказал Сол, и только сказав это, понял, что перегнул палку.

Видимой реакцией Маттео стали более отрывистые и энергичные движения тряпкой.

– Здесь не так много психов, господин Кеин. В основном люди заблудившиеся. Люди, которым нужна рука помощи. Рука проводника из мира собственного в мир общий. Доктор Майер заслужил чести называться таким проводником.

– Я так выразился, поскольку сам себя чувствую именно психом.

– Зря вы так думаете, господин Кеин.

– Почему? – спросил он.

Маттео не ответил сразу. Закончив с протиранием, он спрятал тряпку в карман халата, повернулся к Солу, и, опершись о холодильник, скрестил длинные жилистые руки на груди.

– Вы не псих, господин Кеин.

– Это радует, – усмехнулся Сол.

– Вы, как раз, ярко выраженный представитель человека, заблудившегося в своем собственном мире. А мир собственный – это ад. Это всегда ад, если бродить по нему с излишним интересом. Заглядывая во все закоулки, убирая паутину из всех углов, разговаривая там с каждым незнакомцем и соглашаясь пропустить с этими незнакомцами по паре рюмок.

– Разве в мире собственном могут быть незнакомцы?

– Их там гораздо больше, чем в мире внешнем, господин Кеин.

Сол усмехнулся.

– А другие, которые сейчас вместе со мной находятся в усадьбе? Есть психи среди них?

– Я не сплетник и не психиатр, – покачал головой Маттео, глядя на Сола в упор. – Меня не интересует чужая судьба, и я не стану копаться в чужом грязном белье.

– Вы зря так плохо думаете обо мне, Маттео, – покачал головой Сол. – Я тоже не испытываю страсти к сплетням, не обращаю на них внимания, так как нередко становился их жертвой, и всегда обхожу их стороной. И свидетельством тому мое стремление узнать вас лично.

Откровенность Сола вызвала на лице Маттео еще одно подобие улыбки.

– Внешний мир – это самый благодатный дар, господин Кеин. И я счастлив каждому рассвету и закату в этом мире. Счастлив просто сознавать себя его частью, счастлив приносить людям пользу. Да, пусть я простой служащий в отдаленной усадьбе, но только здесь я и смогу быть счастливым. Мой собственный мир – это проклятье, о котором никому не следует знать, и здесь истинную правду о нем знает только доктор Майер. Могу вам сказать только одну вещь, понимание которой может вам помочь в будущем: тот ад, который я нашел в себе, для меня неотличим от ада всеобщего, от ада религиозного, понимаете меня, господин Кеин? Мой ад и ад для всех – это одно и то же. И если вас когда-нибудь постигнет подобная ассоциация – горе вам.