— Если бы не одно «но», — подсказала я, с трудом понимая, как в принципе нахожу слова — в голове зияла просто-таки стерильная чистота. — Я ничего не помню.

— Вы провели без сознания три дня. Это слишком много для сочетанной черепно-мозговой травмы с незначительным очагом ушиба, — нахмурилась она. — Мы понаблюдаем за вами ещё несколько дней, чтобы сказать точнее, с чем имеем дело. Надеюсь, это временная обратимая амнезия. Иногда такое бывает.

— Временная? И сколько времени это займёт? — уточнила я.

— Трудно сказать. Иногда память возвращается сразу. Иногда требуется… немного больше времени, — запнулась она.

Но я уже представила, как идут дни, недели, годы. Как старится на руках кожа, седеют волосы, обвисает грудь, а я всё также не узнаю себя в зеркале и начинаю каждый день, как этот — с нуля, с вопросов: «Кто я? Где я? И какого хрена?»

— Иногда память восстанавливается в полном объёме разом, — жизнерадостным голосом продолжила врач. — Иногда постепенно, скачками, отдельными событиями.

— Отдельными событиями? — переспросила я.

— Надеюсь, это не ваш случай, — поспешно добавила она. — Ну а пока обедайте, отдыхайте… — преувеличенно радостно потёрла руки. — Елизавета Пална, принесите, пожалуйста, Альбине обед.

— Светлана Игоревна, — подала я голос, когда санитарка ушла, а доктор встала с кровати. — Вы сказали, я была без сознания три дня? А меня кто-нибудь искал?

Доктор как-то странно замялась. Словно и врать не хотела, и расстраивать меня не имела права.

— Простите, нет, — засунула она руки в карманы. — Мы сейчас принесём ваши вещи, может, они помогут вам вспомнить.

— Ко мне что, никто не приходил? — спросила я скорее с удивлением, чем испытала какие-то другие чувства. Незначительно, но фатально ушибленный мозг, видимо, не зная, с чем сравнить, не выносил суждений — генерировал исключительно прагматичные вопросы. — А родные, близкие у меня есть?

Родители, друзья, муж, дети?

Им же должны были сообщить?

И где они? И почему никто меня не искал?

Я сирота? Сбежала? Скрываюсь? Живу под чужим именем?

Мне двадцать восемь лет, и я не уродина — меня точно кто-то трахал.

— Из родных — нет, — всё так же оттягивая карманы, ответила доктор, — но один человек вас навещал, — ответила она и поспешно удалилась, словно стараясь избежать расспросов.

— Один человек? То есть мужчина? — посмотрела я вслед доктору.

И кто он? Следователь? Сотрудник страховой компании? Друг? Жених? Поклонник? Может, покровитель?

Вот же вредная сука, могла бы хоть намекнуть.

Едва за ней закрылась дверь, я заглянула за ворот больничной рубахи.

Хм! Кем бы я ни была, с фигурой мне определённо повезло. Грудь есть, живот подтянутый, ноги стройные, кожа смуглая. Лобок выбрит — определённо у меня должен быть мужик.

Я покосилась на букет, стоящий на тумбочке.

— Это же он принёс эти дорогущие розы?

Но я напрасно морщила лоб, пытаясь его вспомнить.

Ни кто он, ни какой, ни как его зовут, память упрямо не раскрывала.

14. 14. Руслан

.

В тот же день…

— Как не помнит? Что значит, ничего не помнит? — метался Дымов по кабинету врача.

Или что это, ординаторская?

Врач в розовом костюмчике, как у классика, цвета бедра испуганной нимфы, с роковым для Макса именем Светлана (обеих жён Самарского завали Светками, и с обеими он развёлся), терпеливо повторила про возможные последствия черепно-мозговой травмы им с Самарским, как двум дебилам.

— Да не мельтеши, ты, Дым, — скривился Макс. — Сядь.

Руслан рухнул на стул. В голове не укладывалось, что Алька ничего не помнит.

Ни его, ни себя. Ничего.

Покосился на друга.

— Но это же как-то, — покрутил Макс руками, словно напёрсточник на рынке. — Ну, лечится?