Джонни вскакивает одним махом и выбегает из переулка, озираясь. Пусто. Только дворник ярдах в трёхстах тоскливо шуршит метлой. Он возвращается в проём между домами и бежит до глухой кирпичной стены в конце переулка, на которой на уровне его носа начинается пожарная лестница. Селины нигде нет. Наконец, он подходит к её коробке и трясущимися руками перебирает в ней вещи, боясь найти хотя бы каплю крови. Чисто. Но его куртка, в которой девушка ходила все эти дни, сложена очень аккуратно и лежит под навесом картона на самом выходе.

Это могло значить только одно: она ушла сама. Навсегда.

Набегавшись по всем знакомым местам от фонтанчика до прачечной, он укореняется в выводе, который был очевиден ещё в первые минуты после сна. Джонни не может поверить, что она ушла так: молча, без прощаний и без объяснений. Он сидит в трансе, вперившись взглядом в её пустую коробку, чувствует, что она неравнодушна к своему решению, всем телом ощущает, как она мечется, собирается, снимает и складывает куртку, возможно, хочет поцеловать его на прощание, но боится, что не уйдёт, если он проснётся. Он даже ощущает сейчас, как Селина сидит в такой же позе и смотрит на него спящего.

Может, она испугалась Корнелии? Нет, иначе она ушла бы ещё вчера вечером. Джонни чувствует, что она была вынуждена уйти! Он оправдывает её, строит предположения, пытается разгадать этот абсурдный ребус.

Всё утро он проводит в коробках с надеждой на её возвращение, которого, он уверен, не произойдёт. И он оказывается прав.

К обеду измученный мужчина направляется в столовую. Это последнее место, куда Селина может прийти, но и здесь он не тешит лишних иллюзий. Однако всё равно, стоя в очереди, он вертится и озирается. Сзади мелькнули Билли и Растаман, через пару человек от них пристроились и Фил с Доусоном.

Вот идёт девушка с номерками. Она окидывает Джонни сочувствующим взглядом, или ему уже кажется, даёт ему картонку и двигается дальше. В конце построения очередной концерт злобного голодного, которому не досталось номерка. Он поливает девушку ругательствами и проклятиями, она сожалеет, протягивает ему бумажку с адресами ближайших подобных столовых и идёт назад.

Всё, как и до Селины, и с ней, только теперь без неё.

Тип бежит за девушкой и льёт помои в её адрес, даже хватает за руку, на что девушка испуганно оборачивается и идёт быстрее. Когда процессия равняется с Джонни, он выставляет руку из очереди и хватает матершинника за грудки.

– Оставь её, она не виновата в твоей беде! – рычит он.

Тип оседает, подогнув худые коленочки, извиняется перед Джонни, перед девушкой, перед всем миром, божится, что ничего плохого не хотел, просто голодный. Джонни отпускает его. Почувствовав почву под ногами и свободу в воротничке потрепанной куртки, тип отходит на безопасное расстояние и продолжает лить грязные ругательства, но на этот раз на Джонни. Тот не сопротивляется, он согласен с каждым сказанным в его адрес словом.

Девушка уже скрывается за дверью столовой, а едкий тип всё так и идёт за пронумерованными, пока вся очередь, включая Джонни, не оказывается в тёплом помещении, притворив дверь.

На обед сегодня пшеничная похлёбка и отварной рис с овощами, апельсин, который вызывает у Джонни очередной приступ ностальгической паники, и два куска хлеба. Он несёт поднос к пустому столу и буквально падает на стул, опустив голову в руки.

Подходят Билли и Растаман, молча садятся рядом. Друзья принимаются за еду, мерно брякая приборами, молчаливо поддерживая страдающего влюблённого.

Вскоре присоединяются Фил с Доусоном. Они шумно шутят и переговариваются, пока не попадают в напряженное пространство их стола, возле которого, оценив обстановку, замолкают. Недоумённо переглянувшись, они спрашивают у жующих друзей жестами о причинах скорби и, получив неопределённое пожатие плечами, тоже молча садятся за стол.