– Как-то ты жестко, – заметил один из мальчишек, обращаясь к Джесси. – Она все-таки не настолько плоха.

Но они уже заговорили совсем о другом, кто-то сказал, что ему не нравится эта песня, и Гретель взяла телефон, чтобы ее выключить. Джесси подошел, встал с ней рядом, помогая выбрать другую песню, причем наклонился так близко к ней, что они почти соприкасались головами, а я осталась сидеть на диване одна.

Дрожащей рукой я вытащила из кармана телефон и набрала сообщение маме, что уже можно меня забирать. Ехать ей было примерно полчаса, может быть, даже дольше, но я всерьез собиралась дождаться ее в темноте у дороги, где, по моим самым скромным подсчетам, риск стать жертвой убийства составлял не меньше пятидесяти процентов, но все равно это было гораздо лучше, чем оставаться в доме. Впрочем, мне не пришлось ждать у дороги. Мама Гретель спустилась вниз за добавкой вина, увидела, как я сижу в одиночестве на диване, бледная и трясущаяся нервной дрожью, и увела меня с собой наверх, где усадила смотреть «Убийства в Мидсомере» вместе с ней и ее мужем. Так я и продержалась до той минуты, пока за мной не приехала мама.

Утром в понедельник я сделала вид, что не замечаю Джесси в автобусе. Я думала, он напишет на выходных, но от него не пришло ни единого сообщения. Я сама начинала писать ему тысячу раз и стирала все, так и не отправив. Мама с Лорен заметили, что я какая-то странная, и принялись расспрашивать, что случилось. Я ничего им не сказала. Позже я призналась Лорен, что мы с Джесси поссорились, но не стала вдаваться в подробности. Никто не любит рассказывать о своих унижениях.

В тот понедельник я замешкалась в классе после звонка на обеденную перемену. Все уже умчались в столовую, я выходила последней и задержалась у доски объявлений – мой взгляд зацепился за карту Джесси. Нашу карту. Столько стараний, столько тонких деталей, столько часов кропотливой работы… Мне очень нравился этот маленький мир, который мы создали вместе. Я протянула руку к карте, я хотела всего лишь к ней прикоснуться, но тут во мне пробудилась какая-то невероятная злость. Джесси испортил не только мой первый поцелуй, но и мою любимую песню. Я сдернула карту с доски и разорвала ее пополам. Это оказалось приятно, и я принялась рвать ее дальше.

Я услышала шум за спиной и обернулась. В дверях стоял Джесси.

– Брук. – Он смущенно провел рукой по волосам. – Послушай…

– Нет, – сказала я, резко тряхнув головой. – Я не хочу и не буду с тобой разговаривать. Никогда.

– Я…

– Я не желаю с тобой разговаривать.

Я очень старалась, чтобы мой голос прозвучал жестко и холодно. Мне хотелось, чтобы он скорее ушел. Я боялась расплакаться у него на глазах. Или вдруг передумать и все-таки выслушать Джесси, потому что, несмотря ни на что, я уже тосковала по нашей дружбе, и это злило меня еще больше. Я была полна решимости не показывать слабость. Я скомкала карту в плотный шарик, швырнула ему под ноги и гордо вышла из класса. Мне полегчало, значительно полегчало. Ярость, как оказалось, гораздо приятнее, чем уныние или обида.

Но я все-таки не удержалась и оглянулась. Всего один раз, очень быстро, просто чтобы проверить, сильно ли его задели мои слова. Наши взгляды встретились. Он наклонился и поднял с пола смятые обрывки карты.

– Мне плевать, – сказал он. – Все равно это была идиотская история.

На том все и закончилось. Я отвернулась и пошла прочь.

На следующий год, в девятом классе, я сказала Джорджии Кроули, с которой мы вместе ходили на обществоведение, чтобы она не целовалась с Джесси, потому что он плохо целуется. Я не сумела придумать ничего более обидного, и Джорджия чуть ли не в тот же день передала Джесси мои слова (она не прислушалась к моему дружескому совету, потому что к девятому классу Джесси стал настоящим красавчиком и все девчонки хотели с ним целоваться). После этого случая вся школа узнала, что мы с Джесси на дух друг друга не переносим. Однажды я даже случайно подслушала, как один учитель сказал другому, что Брук и Джесси лучше не ставить на парные проекты: у них все равно не получится вместе работать.