В первый вечер мы разобрали лишь одну папку и пачку писем, переписали все фамилии и адреса, которые там нашли. Мы надолго застревали над каждым документом, особенно над каждым письмом, запиской, посланными с оказией, редко по почте, русским офицером царской или Белой гвардии, молодым человеком, нежным сыном, влюбленным женихом или заботливым мужем и отцом. Письма с фронтов, из эмиграции, из стран, куда попадали случайно, уверенные, что ненадолго, и страстно хотели вернуться, и все ждали парохода…

Мы засиделись за полночь, легко переходя, как это принято всегда у русских, от тем житейских, практических, к темам всемирно-историческим.

Но начало было положено. Медведь отобрал две папки и сказал, что будет над ними работать дома. Мы попрощались, заручившись обещанием регулярно звонить, обмениваться ходом дел. Наметили очередную встречу, не раньше чем через два месяца.

Очень небыстро, намного медленнее, чем мы ожидали и чем думали вначале, мы с Медведем все-таки перелопатили всю груду материалов, установили новые адреса, проверили старые, вписали нужные телефоны. Мы звонили, разговаривали и даже встречались с родственниками тех, кто когда-то писал эти письма, кто когда-то отдал их в руки русского дипломата. У нас появилось столько новых документов, фотографий, а главное, реальных людей, готовых рассказать, вспомнить и даже приехать в новую Россию, преклонить колени к пыльным гробам Отечества.

Однако прошли еще года и лета, когда, наконец, в нашем обществе как бы возникла реальная потребность знать больше и глубже свою историю, свои корни.

Мы с Медведем были готовы ответить в определенной степени на такой запрос. И в один прекрасный день я представила своему руководству культурной программы на ТВ давно продуманный проект, цикл передач о наших братьях-сестрах, русских людях. О тех, которые, оставаясь верными присяге «за веру, царя и Отечество», были вынуждены покинуть Россию, ставшую уже Советской, об их женах и детях, которые разделили с ними их тяжкую судьбу. О тех, кто прожил в эмиграции долгие годы и не забыли языка, не растратили свой любви к России и не предавали ее ни тогда, ни позже, а многие и погибли уже во Вторую мировую, сражаясь в отрядах Сопротивления или в регулярной армии союзников.

Передача прошла с большим вниманием со стороны зрителей, было много откликов, весьма положительных. Я достаточно легко договорилась с продюсерами, чтобы среди создателей передачи было указано имя Эрика Вольского. И я была рада, что по рассеянности или незнанию его имя не было заключено в черную рамку. И он как бы и не умер вовсе…

Нет, иска никто не подавал: кроме меня, у нее не было родственников. Обвинение было предъявлено прокурором. Меня обвиняли в непреднамеренном убийстве Нины Алексеевны Семеновой, проживавшей по адресу: Москва, улица… дом… квартира… Моя вина отягощалось тем, что на момент преступления жертва находилась в беспомощном состоянии: женщина уже почти месяц лежала на больничной койке.

Я пришел в очередной раз ее навестить, и в какой момент это случилось, даже не помню. Когда в палату вошла сначала санитарка, потом прибежали медсестра и врач, а потом появилась милиция, я продолжал полулежать на кончике кровати, приложив свою голову к ней на подушку и обхватив руками ее шею, худенькие плечи и грудь. Меня отцепили от Ниночки, составили протокол, где определили асфиксию как причину смерти пострадавшей. А дальше все пошло, как и полагается.

Друзья нашли мне очень хорошего адвоката, тоже еврея. Он сидит со мной уже который день и пытается хоть что-то выудить из меня. Наверняка его предупредили, что я не очень разговорчив, но, видимо, он не предполагал, до какой степени. В конце концов перед уходом он оставил мне чистые листы бумаги и предложил написать все, как было, и особенно о моих взаимоотношениях с погибшей, то есть написать о Ниночке.