– Ты полагаешь? – Вау. Что там ей еще представляется обо мне? – И поэтому считаешь, что можно мне все это вываливать?

– Но это же все неправда, – говорит Фиби. – Все это в твоей голове. В то время как то, что наша мать умирает, в самом деле тревожит меня. Нет, это неподходящее слово. Это расстраивает меня – знаю, тебе сложно в это поверить, и я подумала, что мы могли бы…

– Я же сказала – не желаю это обсуждать, – обрубаю я.

– Все всегда должно вертеться вокруг тебя, правда? Боже упаси нас обидеть малютку Эмму. – Фиби поднимается на ноги и достает мобильник. Улыбка исчезает с ее лица. – Я вызову кэб. Вижу, что мое пребывание здесь тебя тревожит. Не стану мусорить нашим прошлым в твоей идеальной жизни.

– Как вышло так, что я внезапно оказалась виноватой?

Кто дал ей право являться и наезжать на меня у меня же дома? И что, черт побери, она вообще о моей жизни знает? Помимо того года, что мы прожили в одной квартире, пока я училась в универе, мы едва ли когда-то проводили время вместе.

– А почему вообще должен быть кто-то виноват? – спрашивает она, постукивая твердыми ногтями по экрану мобильника в каком-то приложении для вызова такси. – Я пыталась связаться с тобой, потому что наша мать – ко всем ее проблемам – оказалась в больнице. Вероятно, при смерти. И возможно – только возможно – мы могли бы извлечь какую-то пользу… ты могла бы.

– Я понимаю прошлое, – шепотом отвечаю я, несмотря на то, что у Роберта нет ни малейшего шанса нас услышать. – Мне не нужно туда возвращаться. И это не делает меня плохим человеком. Ты считаешь, тебе все известно о…

– Да брось ты, – обрывает меня Фиби тоном едким, словно кислота. – Для тебя же все сложилось прекрасно, не так ли? После всего этого? Прекрасная приемная семья – разумеется, все хотели обогреть малютку Эмму.

– Это неправда.

Я хочу подчеркнуть, что быть вырванной из одной семьи и оказаться в другой вряд ли можно охарактеризовать как «все хотели обогреть», но Фиби уже понесло, и она меня не слышит.

– И ты свалила в свой университет, получила свою степень по праву, и – благодаря мне – познакомилась со своим замечательным и прекрасным мужем, и родила своих замечательных и прекрасных детей, а теперь живешь в своем стерильном и дорогом доме, распланировав абсолютно все до самого последнего дня своей идеальной жизни, и все равно ты не испытываешь достаточно благодарности, чтобы выглядеть счастливой, или хотя бы признать, что я имею ко всему этому самое прямое отношение.

Фиби осторожно опускает свой бокал на край стола. Так осторожно, что призадумаешься – не хочет ли она на самом деле его разбить.

Хрясь. Хрясь. Хрясь. Призрак у меня в голове нашептывает мне воспоминания, но я стряхиваю морок.

– Ты никогда не стремилась к такой жизни, – огрызаюсь я. – К семье. К детям.

Не позволю ей заставить меня чувствовать вину. Не моя вина, что мы оказались в таких разных семьях. А я тяжело работала, чтобы обеспечить себе такую жизнь.

– Ты не имеешь понятия о том, чего я хочу, – настала очередь Фиби продемонстрировать холодность. – Никогда не имела.

Мобильник Фиби пищит, и она протискивается мимо меня, желая поскорее уйти. Ее такси на месте.

– Фиби, – зову я, и она останавливается.

– Что?

– Они ничего не знают о ней. Тебе это известно. И я хочу, чтобы так все и оставалось.

– Так ты решила, я здесь, чтобы рассказать им? – Выражение ее лица невозможно распознать. – Мне это никогда не приходило в голову, – глухо смеется Фиби. – Неудивительно, что ты так явно боишься превратиться в нашу мать. В тебе нет ни малейших признаков паранойи, Эмма, – говорит она, и слова ее сочатся сарказмом. – Ни малейших.