Для меня, начинающего тогда журналиста с несколькими публикациями в газетах, но уже мечтавшего о рассказах в сборниках, встреча с первыми живыми писателями Юрием Васильевым, Олегом Куваевым и Николаем Балаевым в Певеке была тем же литературным полем познания нового мира с тысячами оттенков, смыслов и шансов. Стояла прямая задача: оценить параметры этого мира, найти путеводителей, по аналогии с наукой и вертолетом в распоряжении ледового капитана, и выстроить в мире литературы свое особое место, доныне как бы не занятое никем. При этом сразу было понятно: новые мои друзья естественно могут стать поддержкой в этом пути за горизонт, но они же неизбежно будут и конкурентами, если вдруг где-то кому-то из издателей и редакторов покажется, что литературный новичок с инженерным дипломом выглядит ярче и видит Арктику неожиданнее и интереснее. Например, со стороны ледовых полей и авиационных подвигов, вместо геологических карт или тундрово-оленеводческих реалий, на которых строилась основная литературная традиция нашей Чукотки. И конечно, оглядывая творческим взором ледовые горизонты, невольно и неукротимо этот взор обращался на загадочный американский восток.

Среди всех оттенков литературной традиции всегда просматривалась, а иногда и преобладала поэтика первооткрывателей Севера, тяжелой тундровой работы и величия человека, словно заимствованного от могущества окружающей природы. Проглотив первый набор книг моих новых певекских друзей, добавив к ним акварельно изящную прозу Альберта Мифтахутдинова, с которым познакомился через два года уже в Магадане, и этнографию Владлена Леонтьева, и наложив это на уже освоенный с юности массив знаний об Арктике, я подсознательно понял, что моя тема в литературе Севера, если этот путь вообще сложится, должна быть именно морской, связанной с тем, что я знаю профессионально. Хотя Чукотка уже завораживала всеми своими реалиями – и геологическими, и этническими, и фантастическим биоразнообразием буйного лета, и запахами, и просторами тундровых долин, и девственной чистотой рек с танцующими хариусами. Все это затягивало неимоверно, лишая сна и будоража фантазию как четкая жизненная задача, говоря словами Куваева.

Мы писали друг другу письма, а в них обсуждались планы экспедиций. Образ советской жизни и мой диплом корабела, однако, требовали твердого места городской работы с зарплатой и отпуском, и моя уже испытанная привязка к штабу в Певеке на две навигации ни с какими экспедициями не совмещалась. Неспроста ведь у большинства людей, становившихся литераторами в те годы, трудовые книжки вместо перечня должностей, заводов и организаций напоминали некий маршрутный лист с пунктами остановок – грузчик, кочегар, художник, разнорабочий, сторож, дворник. Наудачу у меня уже был в Магадане Эдик Гунченко, друг-геолог из юкагиров – этнической группы на восточной Чукотке, населяющей пойму реки Анадырь, Начинающий, как я, литератор с набором газетных и журнальных публикаций. Решение было принято быстро и безоглядно, несмотря на всю его болезненность для отца и семьи – в Магадан! Именно оттуда открывались пути на чукотские просторы, в манящие интонации полярной литературы и в загадки восточного берингийского соседа.

Навязчивой, саднящей интонацией среди других была для меня тогда волнующая с юности трагическая история американского летчика Карла Бена Эйелсона, основателя компании Аляска Эйрлайнс, погибшего на Чукотке на рубеже 1930-х годов. Верный зародившимся в те годы неписанным нормам полярного братства, но и попутно исполняя коммерческий заказ знаменитого на Берингийских берегах промышленника и предпринимателя Олафа Свенсона, он взялся вывезти хотя бы часть груза пушнины на грядущий аукцион в Сиэтле с зазимовавшей в конце 1929 у мыса Северного (ныне Шмидта) своей шхуны «Нанук». Задача удваивалась тем, что рядом со шхуной оказался в ледовом плену на зиму советский пароход «Ставрополь», и его не менее знаменитому капитану Миловзорову требовалась срочная медицинская помощь на материке – неважно каком. Молодая советская власть, в отличие от российской век спустя, успешно выстраивала связи и отношения с внешним миром, несмотря на внутренние проблемы и «красный террор»: идеи коммунизма витали над миром, и никому не приходило в голову из-за разницы позиций и мировоззрений черно-бело клеймить целые страны на дружественные или нет.