Тут Костик почувствовал тёплую ладошку, ухватившую его за локоть. Это был Ромка Морозов из второго класса, маленький, белобрысый, в тёмно-синем спортивном костюме с алыми полосками. Он глядел своими огромными васильковыми глазищами на Костика, в которых застыл немой вопрос. Костик наклонил голову:

– Чего тебе, Ром?

– Они что ли бить тебя собираются? – прошептал Ромка и скосил глаза на Жмота.

– Типа того, – с полуулыбкой ответил Костик.

– Тогда мы, это, постоим тут рядом, ага?

И Ромка пододвинулся ближе.

– Гляньте-ка, Мирских себе защитников завёл! – Жмот даже хрюкнул от смеха. – Ну ладно, Костенька, поняньчись пока с малышами. Но учти, мы не прощаемся.

Он снова сплюнул в траву, и, резко развернувшись на пятке, пошёл в сторону котельной, где старшие обычно устраивали перекуры. Остальные ребята, будто царская свита, потопали следом.

Костик облегчённо выдохнул, бросил мяч об землю и, поймав, вернул Ромке со словами:

– Спасибо, выручили.

– А чего ты им сделал-то? – спросил Ромка, прижав мяч к груди.

– Да он этому Клюеву утром нос разбил до крови, он у медсестры сидел и ревел, как маленький, говорил, что крови боится, – тут же отозвался рыжий мальчуган. – Я тоже там был, занозу вытаскивал.

И он продемонстрировал заклеенный пластырем указательный палец.

– Ну тогда всё ясно, – кивнул Ромка. – Такой если ревел, и кто-то видел, значит опозорился. Точно отомстит. – Потом посмотрел на Костика и проговорил самым серьёзным тоном. – Мы за тобой приглядывать будем, если что, помощь позовём.

– Ладно, – улыбнулся Костик, ему захотелось взъерошить белобрысые волосы, но он постеснялся.

Звонкая малышня наперегонки рванула обратно на стадион. Впереди, подняв мяч над головой, нёсся Ромка, выкрикивая футбольную кричалку. Костик вспомнил его ладошку на своей руке и на душе стало чуточку теплее: пусть маленький, зато вон какой смелый.

Не хотелось снова нарваться на жмотовскую компанию, да и вообще хотелось побыть одному, поэтому Костик вместо старой липы отправился в спальный корпус. В комнате царили тишина и прохлада, приятно пахло свежим бельём, сквозь приоткрытое окно тихонько шуршали листочками липы. Костик уселся на кровать и провёл рукой по белому шероховатому абсолютно сухому пододеяльнику. Тогда он вытянул подушку из-под одеяла. На первый взгляд наволочка тоже была абсолютно чистой, но едва Костик перевернул подушку, как его взору предстал грязно-серый след. Мало того, на простыне в изголовье лежал сложенный вдвое мятый тетрадный листок в клеточку. Костик брезгливо, двумя пальцами, развернул его и прочитал три слова, выведенные кривыми печатными буквами красным фломастером: «Кровь за кровь».

Безо всяких эмоций разорвав записку, Костик открыл окно пошире и швырнул туда горсть мелких кусочков, которые тут же словно превратились в белых мотыльков и подхваченные ветром понеслись по территории двора. Только один кусочек с кроваво-алой полоской от буквы покружившись влетел обратно в окно. Костик сжал его в кулаке, перевернул подушку чистой стороной вверх, и, свернувшись калачиком, мгновенно уснул.

Разбудили его вернувшиеся после обеда мальчишки. Они наперебой затараторили:

– Костик, чего обедать не пришёл? Сегодня на полдник только стакан кефира обещали, с чего-то вдруг решили хлеб экономить.

– А правда, что ты Жмотяре нос разбил?

– В карцер не собираются сажать?

Костик резко сел и испуганно огляделся. В комнате царили шум и гам, мальчишки переодевались с спортивную одежду, чтобы погонять мяч на улице. На соседней с Костиковой кровати сидели трое: широкоплечий темноглазый Артём Головин, отличник и лицо школы (так о нём говорили учителя); пухленький очкарик с писклявым голосом Вася Мартынов, которого очень любили дразнить старшеклассники, но ему было на это категорически наплевать (по его словам); круглый двоечник Сашка Меньшов, добряк и балагур, которого очень любили младшеклассники (это было истинной правдой). Меньшов действительно с удовольствием играл во всякие малышковые игры, катал на себе мальчишек, разруливал споры, мирил поссорившихся и вообще старался проводить с мелкими как можно больше времени. Эту тягу к общению с малышнёй он объяснял мечтами о братике или сестрёнке, которые при нынешнем стечении обстоятельств могли уже и не исполниться.