А еще – так же, как и в лесу, бывает, что семя прорастет не в том месте, не в то время. И как деревцо не тянись к солнцу, тесный строй более взрослых деревьев задавит юную поросль.

Так вот.

Производя добро, человек неизбежно производит зло, и наоборот. Все, что он может сделать – это изогнуть прямую линию и превратить небытие в добро и зло. В бытие. Так зачем мы это делаем? Мы просто хотим быть. Мы хотим, чтобы этот мир был. И мы изгибаем его, единожды выбрав путь.

Итак.

К чему это все? К тому, что мертвая Лера и Лоер непременно скажут еще свое слово.

А вот Мишка с Анечкой навсегда канули в мутную воду Леты.

Мы едем в такси. Кошкина трогательно держит в вытянутой руке ловца снов. Он в ее руках словно зверек. Ее лицо – не из этого времени. Гладкая кожа – словно фарфоровая китайская кукла. Можно ли так жить? Лишь слегка касаться этого мира, постоянно находясь там, в тонких слоях ментального пространства.

– Роня, – говорит она. – А как ты думаешь, тот мир, он где? Внутри или снаружи?

– Нет ни внутри, ни снаружи. Сама подумай. То, что снаружи, то и внутри.

Они начали обсуждать это дальше, и я отвлеклась.

Я не верю в убийства во сне. Не верю в мистику. В шаманство. В колдунов. Не верю во все это. Единственная нормальная версия, которая могла все объяснить, это то, что Кошкина была в трансе. Кто-то ввел ее в транс, и она убила профессора под гипнозом? А Лера?

А Лера… Я верю в науку. Это все – наука. Никакой магии. Никакой чертовой магии. Зря я не распотрошила там, на идиотской квартире. Зачем? Зачем мы вообще туда поехали? Что мы там должны были найти? Неужели она просто собиралась меня там грохнуть? Зачем? Глупость какая.

– Ты хорошо знаешь Леру? – спрашиваю я у Кошкиной.

– Ну да. А что?

– Ты ее трогала? Ну. Руками.

Кошкина нервно смеется.

– Зачем мне ее трогать? С какой целью?

– Мне интересно, какая она на ощупь.

Кошкина смотрит на меня долгим задумчивым взглядом. Я нервно хихикаю.

– Какого черта? Ты что? Ты знал, что я приеду? Ты все знал? Откуда? Почему ты сказал, что я должна отправить Кошкину в Голландию? Кто тебе сказал про Голландию? – я ору на Роню. – Кто? Это секретное задание! Зачем этот долбаный цирк? Я – что? Такая вся – агент-разагент – ехала в Питер раскапывать криминальную историю с художниками-самоубийцами, а оказалось, что я – всего-навсего билет. Я человек-билет для Кошкиной.

Мы стоим в душевой комнате одетые. Шумит душ, чтобы заглушить наши голоса. Роня улыбается, как модный чиновник.

– Ну что? Прооралась? – говорит он флегматично. – Нет. Я не знал, что это будешь ты. Я знал, что это будет кто-то. Но кто – я не знал.

– Так именно она должна была его убить?

– Да.

– Постой? Но почему Кошкина? Что? В Питере нет ни одного наемного убийцы?

– Вряд ли есть еще такой же человек, как Профессор, на которого потратили столько же свинца!

– И что? Не берет?

– Не берет, – вздыхает Роня. – Он оказывается не в том месте, где его ждут. Наемники убивают сами себя. Попадают под трамвай. Ну… Чудеса. Один наемник захлебнулся в ванной как раз накануне. Невозможно. А все крутые бонзы в городе с ним в делах. Мы не можем рассчитывать на помощь государственных структур. Сама понимаешь, что сейчас там творится.

– А чем так особенна Кошкина, что она смогла сделать то, что не смог никто?

Роня тянет паузу. И я тяну.

Наконец он говорит:

– Она проникла в его сны.

Я молчу.

– Это еще не удавалось никому. Даже мне. Кошкина думает, что она жертва обстоятельств, но на самом деле, она их создатель.

– Что?

– Она – идеальная приманка. Кажется, что ее легко можно надурить.

Я не могу сдержать истерического смеха.