Мной вспугнутый покой!
А через тройку лет
Песчаная пучина
Бери меня за грудь
Хоть голою рукой!
«Собираю кленовые листья ладонные…»
Собираю кленовые листья ладонные,
Выставляю в кефирной бутылке в окно,
Чтоб глазели в тепле в эту осень бездонную,
Поменявшую совесть на сырость давно.
Я себя наобум тоже где-нибудь выставил,
Да больничные стены смешны, как желтки.
И медсестры скользят, словно белые выстрелы,
Из «тяжелых палат» раздаются хлипки.
Нет уж, лучше блюсти листья клена ладонные,
Им больничный покой благодатен вполне.
Пусть они за окном пролетают бездомные,
Пусть мне радуют душу, цветя на окне.
«Почему на свадьбы дарят…»
Почему на свадьбы дарят
Всё цветы нечётные?
Почему несут ко гробу
Чётные цветы?
Быть должно наоборот,
Но – неприворотные —
Мы в своих преданьях скорых
Сказочно-просты.
Потому ли, что цветы
Стали покупные
И бессчетная теперь
Праздников кутья?
Я же свадеб не играл,
И мои родные
Не давали на пропой
Сроду ни копья.
Но когда я, наконец,
Толком затоскую
И рукой благословлю
Наш унылый кров,
Положи мне в головах
Лилию нагую —
Только лилию одну
С кипой лепестков…
«Был поэт таинственным, как шорох…»
Был поэт таинственным, как шорох,
Заплетал словесные плетни,
И за ним катился валкий ворох
Славы и завистливой ругни.
Но отпахло мятой и сиренью,
Угольки прищурились во мгле.
Ни одно его стихотворенье
Так и не осталось на земле.
«Мой больничный подоконник…»
Мой больничный подоконник
В листьях и цветах.
Колокольчики и донник
Вянут впопыхах.
Вянут чувства, мысли вянут,
Как-то все равно…
Разве гулюшки нагрянут
Гурковать в окно.
Раскрошу им с горя булку,
Потаясь в углу,
И они по переулку
Разнесут хвалу,
Мол, пока не за решеткой
И не бдит конвой —
Занедужил мужичонка,
Но еще живой.
Он ведет себя довольно,
Песня – на кону!
Он и нужен-то не больно
В мире никому.
Скучно прежнему кумиру,
Что в душе – дыра!
Принесет жена кефиру,
Позвонит сестра.
Хворь стоит на карауле,
Тихостью тупа,
Утешают только гули,
Гулюшки сглупа…
Морок
Заморозки голову замороковали —
Поначалу вкрадчивы и тихи.
Солнышко проклюнулось в лесном прогале,
И опять воинствуют петухи.
В нас же петушиного задора мало,
На пути то пустошь, то городьба!
Родина посулами замороковала,
А потом послала нас – кого куда.
Жили по-хорошему, трали-вали,
И тягались с немочью и журьбой,
Но нежданно сердце замороковали
Вы своей ревнивою ворожбой…
Молодость исхарчена, пиши пропало,
Заморозок совестно берет за грудь,
А меня бессонница замороковала,
Господи, дай мороку совсем заснуть.
Лишь бы средь степи иль на сеновале
Мне на лик суровый возлегла роса,
Чтоб на веки вечные не мороковали
Ни дубы шумящие, ни голоса…
«В армейских бутсах и панаме…»
В армейских бутсах и панаме
В центральном парке без затей
Гуляю рядом с кобелями
И дамочками всех мастей.
И бегаю почище твари,
И рушу парковый уют.
Они ж меня в собачьей сваре
За своего не признают.
Собачья логика простая,
Напрасная моя тщета:
Ведь я ноги не подымаю
У каждой кочки и куста.
«Слыл кремневым и…»
Слыл кремневым и
каменным,
Но обузил простор —
Раб уколов и капельниц,
Баловник медсестер.
Хоть и страха не ведаю,
Кровь сдавать не люблю,
Но со смаком обедаю
И со свистом храплю.
Всё на свете поправочно
От судьбы до плетня,
Будет просто и празднично
На душе у меня.
Будут гульбы привычные
И семейный приют,
И друзья закадычные
В оный час предадут.
Правда, думаю путано,
Потому и живой,
В обезлюдевшем хуторе
Встренуть час роковой.
Не тужить, не обабиться,
Не плясать напролом…
Пусть могилой прибавится
На кладбище моем.
«Дышим брагой, ча́бором, озоном…»
Дышим брагой, ча́бором, озоном,
Грустно гладим гривы-ковыли.
Всё пропьем, но жизнь не опозорим
Мы на крайнем краешке земли.
Коль на вкус знавали и пивали