Ван Чуньшэнь помнил, как прошлой осенью водочный завод, принадлежащий русским, подал прошение о сокращении налогов и получил соответствующее разрешение; в конечном итоге ему уменьшили выплаты на тридцать пять процентов. Увидев это, китайские коммерсанты тоже подали заявку на сокращение налогов, но не только не получили согласования, а еще и нарвались на рейд полиции, что вызвало у китайцев повсеместное возмущение. Поэтому, когда в один воскресный день Ван Чуньшэнь у дверей кофейни на Пристани наткнулся на Излукина, а тот захотел отправиться в его коляске в парикмахерский салон «Прима», открытый одним евреем на Новоторговой улице, то возница покачал головой в знак отказа и сообщил, что уже ожидает клиента. Ван Чуньшэнь опасался, что если он повезет Излукина, то схлопочет косые взгляды китайских лавочников.

В глазах Ван Чуньшэня Излукин был недостоин Синьковой. Рост он имел хоть и высокий, но сутулился, а сутулые люди смотрятся старше. Да и облик у него был не из приятных. Маслянистые волосы зачесаны назад, и, хотя брови у него были густыми, а глаза большими, лицо выглядело каким-то безвольным. Он смотрел на людей как-то искоса, под глазами его набрякли мешки, а сами глаза были словно растения, выросшие на куче мусора, чувствовалось в них что-то нечистое. Кроме того, его усики смотрелись довольно комично, казалось, какая-то рыба забралась ему в носовой проход, а хвост ее не прошел и застрял над верхней губой, вот и приходится ему круглый год ходить с рыбьим хвостом напоказ. Излукин жил на Пристани, а работал во внушительном каменном здании в Новом городе, поэтому ему каждый день приходилось челноком сновать между двумя районами. Он ездил в коляске, иногда за ним приезжала машина – обычно это случалось, когда Управление КВЖД проводило торжества или приемы. На службу он отправлялся в отглаженном мундире, при галстуке, в кожаных ботинках, а еще с тростью.

Еще одной причиной нелюбви возницы к Излукину было то, что тот втайне от Синьковой встречался с еще одной женщиной. Много раз по вечерам Ван Чуньшэнь видел, как Излукин выходит из дома японки на Участковой улице. Женщину эту звали Митико, роста она была небольшого, чуть пухленькая, с тонкими бровями, маленькими глазками и ртом-вишенкой; ее лицо словно покрыли слоем сливочного масла – белого и жирного. Муж Митико по имени Като Нобуо занимался разной коммерцией, круглый год был в разъездах. Ван Чуньшэнь неплохо его знал, так как в Фуцзядяне у японца имелось два заведения: японская аптека и недавно открывшееся на 4-й улице производство соевого соуса. У японцев соус не очень соленый, но имеет ароматное послевкусие и этим очень нравится некоторым людям. Стоило ему появиться, как он ослабил положение соевого соуса из лавки «Сянъихао», что занимал половину рынка в Фуцзядяне. Владельцу «Сянъихао» Гу Вэйцы приходилось раз за разом понижать цену, чтобы бороться за продажи с японским соусом, и всего лишь за год он оказался на грани убытков. Поэтому стоило Гу Вэйцы заметить Като Нобуо, он словно видел перед собой краба-разбойника, которого хотелось схватить и бросить в чан с соевым соусом «Сянъихао» и замариновать заживо.

Из-за Синьковой вознице Митико не нравилась. Когда прошлым летом в жаркий день она в его коляске отправилась в Японское собрание, так он специально двинулся по колдобинам, протряхнул женщину так, что она всю дорогу по-вороньи жалобно каркала. Обычно за такую короткую поездку достаточно было двадцати пяти копеек, а он, когда добрались до места, потребовал с нее пятьдесят. На лишние деньги он выпил два стакана холодного чая. С тех пор Митико больше никогда не садилась в коляску Ван Чуньшэня.