Волосы у Синьковой, золотые с рыжеватым отливом, немного напоминали кукурузную метелку. Цвет их был как будто бы жаром извлечен из солнечного света. Обычно она оставляла их распущенными, кольца опускались до плеч. Словно огненные облака, они окаймляли ее щеки и шею, подчеркивая лицо, сиявшее яркими красками, словно солнце на закате.

Во дворе рядом с садиком стояли два низеньких деревянных стула каштанового цвета. Когда Синькова сидела там и пила чай или читала газету, то прическа ее была именно такой. Но когда она выходила в город, то собирала волосы в пучок, оставив на лбу челку. В такие минуты ее лицо напоминало полную луну в зимний день, оно подавляло холодной красотой.

Ван Чуньшэнь никогда не бывал в театре, в дни выступлений он лишь довозил Синькову до переливающегося огнями входа в театр и сразу же уезжал. И хотя он никогда не видел ее на сцене собственными глазами, однако из русских газет, что продавал Сисуй, знал, насколько она великолепна. Все любители музыки в Харбине благоговели перед ней и были без ума от ее пения. Когда Ван Чуньшэнь вез ее в своей коляске, то неоднократно слышал, как она тихонечко напевает. Если она направлялась в церковь, то пела что-то умиротворенное и нежное, а если же в театр – то что-то трагическое.

Каждый воскресный день Синькова непременно посещала два места, одним из них был Свято-Николаевский собор, что располагался неподалеку от железнодорожного вокзала, а другим – часовая мастерская в Новом городе на Хорватском проспекте. Похоже, ее часы никогда не шли точно, приходилось часто сдавать их в починку. Возница слыхал, что часовщиком был хромоногий еврей, который никогда не выходил из дома; его младший брат в оркестре играл на скрипке.

Ван Чуньшэнь испытывал к Синьковой чувства, которые не мог описать словами. Они походили на снежинки, летящие между небом и землей, на вид шумные и кипучие, а на самом деле тихие и безмолвные. Он знал, что Синькова подобна богине, а он всего лишь лакей. Она – одухотворенная бабочка, а он – жалкий муравьишка, копошащийся среди цветов. Но всякий раз, когда Ван Чуньшэнь вез в своей карете Синькову по улицам и переулкам Харбина, он забывал об огромной пропасти, их разделявшей. Вознице казалось, что тихонько напевавшая позади Синькова была девочкой, прижавшейся к его спине. В такие минуты он ощущал, что в его жизни есть счастье, ведь перед ним был любимый черный конь, а позади – женщина, разлука с которой даже на несколько дней заставляла его неимоверно тосковать. Цоканье подков под аккомпанемент пения составляли единственный свет в его тусклой жизни. Удивительно, но эти звуки были для него и путами – ведь когда он собирался отвести душу в борделе, они невидимыми нитями удерживали его. Из-за этого в последнее время он все реже посещал такие заведения. Дошло до того, что хозяйка борделя, в который он раньше частенько наведывался, поехала в его карете в район Сыцзяцзы, а когда добралась до места, то ни медяка ему не заплатила, упрекнув: Ван Чуньшэнь-де охладел к ее девочкам и наверняка переметнулся в другое заведение, поэтому она и должна отомстить за обиду своих питомиц.

Муж Синьковой Излукин был высокого ранга чиновником в Управлении КВЖД. Он приехал в эти места, когда строительство железной дороги только началось, а штаб стройки еще размещался в винокурне Тяней, поэтому стал свидетелем тому, как с каждым днем рос Харбин. На Пристани, там, где находится Китайская улица, изначально никакой дороги не было, но когда из Владивостока корабли стали привозить в порт на Сунгари материалы для строительства железной дороги, то рабочие день за днем, перетаскивая на плечах и перевозя на лошадях грузы, протоптали тут путь. Когда на КВЖД запустили движение, русские назвали эту дорогу Китайской улицей. Жившие у реки китайцы продолжали заниматься своими делами. Однако, поскольку теперь тут возникла иностранная концессия, то из хозяев они превратились в постояльцев. Управление КВЖД учредило земельный отдел, теперь китайские торговцы, чтобы занять землю и построить дом, должны были обращаться в этот земельный отдел. После регистрации следовало ежегодно вносить за землю арендную плату и только тогда можно было вести торговлю. Арендная плата из года в год увеличивалась, недовольные этим торговцы постоянно роптали.