В этот день погода стояла пасмурная. Распродав газеты, Сисуй после полудня вернулся в Фуцзядянь. Когда он дошел до китайского театра «Хуалэ», то увидел, что у его ворот собралась толпа, обступившая кругом что-то, отсюда не видное; свесив головы и втянув руки в рукава, они разглядывали нечто интересное. Приблизившись, Сисуй увидел, что, оказывается, на земле, раскинув ноги и руки, растянулся человек – это был завсегдатай «Трех канов» Ба Инь. Одет он был в черную накидку, безрукавку на оленьем меху и новехонькие ватные штаны, лицо его сделалось темно-бурого цвета, у рта и носа запеклась кровь, глаза полуоткрыты, но зрачки не двигались – он уже умер! Окружившие его люди поначалу не решались к нему прикасаться, но стоило кому-то одному положить глаз на меховую безрукавку и начать снимать ее, как тут же другой принялся стягивать с трупа ватные штаны. Говорили, что штаны Ба Иню каждый год справляла У Фэнь, они были не легкие и не тяжелые, очень удобные и теплые, ватная набивка из свежего хлопка. Поскольку труп уже закоченел, пришлось потрудиться, чтобы содрать с него одежду. На глазах у Сисуя сапоги, накидка, безрукавка, штаны в мгновение ока словно отправились в ломбард и перестали принадлежать Ба Иню. Те же, на кого вещей не хватило, остались недовольны и быстренько прошлись по карманам безрукавки и штанов, уже находившихся в чужих руках. В безрукавке нашлась связка монет, которую тут же поделили, а в карманах штанов обнаружили несколько пригоршней семечек, их тоже поделили. Заметив стоящего рядом Сисуя, люди и ему сунули немного семечек. Взяв семечки и глядя на Ба Иня, на котором остались только белая майка и цветастые трусы, мальчик испытал отвращение. Он бросил семечки и, плача, пошел прочь. Семечки рассыпались по телу Ба Иня, словно черные муравьи.

Труп Ба Иня валялся на улице, при этом его раздели почти догола, такая смерть была воистину прискорбной. Те фуцзядяньцы, кто знал о домашних делах Ван Чуньшэня, думали, что его обида тем самым сгладится, поэтому при встрече твердили заискивающе: «Воистину, воздаяние его настигло еще при жизни». Ван Чуньшэнь хмурил брови и молчал. На самом деле сердце у него не радовалось. Когда Ба Инь умер, то о теле его позаботились полицейские. У Фэнь хотя и всплакнула, но, по ее словам, человек умер, что фитиль погас, если и дальше убиваться об утраченном огне, то всю оставшуюся жизнь проведешь во мраке. Опять же, она не знала ничего о том, где живет настоящая семья Ба Иня, сколько у него женщин и детей, где хранятся его сбережения. Если бы она занялась похоронами, а потом в один прекрасный день на пороге появились бы родственники Ба Иня с вопросами, то хлопот было б не миновать. В итоге из этих соображений У Фэнь даже не пошла взглянуть на умершего, а лишь купила погребальное платье и отправила с посыльным.

Из-за Ба Иня на сердце Ван Чуньшэня легла тяжесть, он и подумать не мог, что человек, который десять дней назад еще был здоров-здоровехонек, вдруг возьмет и помрет. Прежде внешность Ба Иня была ему неприятна, ведь обладатель крючковатого орлиного носа и вороватых мышиных глазок не мог быть добрым человеком. Но сейчас, стоило ему вспомнить лицо Ба Иня, как его охватывали невыразимая грусть и тоска. Ван Чуньшэнь стал презирать У Фэнь еще сильнее – за ее эгоизм и бессердечие, не случайно ей не суждено было иметь потомков. По его мнению, все жизненные силы Ба Иня были высосаны У Фэнь, только так простуда могла забрать у него жизнь.

На четвертый день после смерти Ба Иня заболела и У Фэнь. Сначала она жаловалась на головную боль и теснение в груди, потом ее заколотил озноб, появился кашель, наконец поднялась температура и начался горячечный бред. Ван Чуньшэнь подумал, что хотя на словах У Фэнь была жестока, но сердцем она все же была привязана к Ба Иню, иначе с чего бы ей следом за ним вдруг заболеть. Он полагал, что сердечной тоске лекарствами не поможешь, лишь сам человек может собрать свое разбитое сердце, поэтому он велел Цзинь Лань приготовить для заболевшей побольше каши с мандариновой кожурой и горохового отвара, смягчавших жар и лихорадку.