Наверное, только поэты и способны ощущать тот дурманящий воздух свободы, который возникает, когда окружающий мир всецело погружается в свои повседневные заботы и неотложные дела. Оставленные всеми, они не встречают никакого противодействия своему неустанному труду, поскольку не существует на их пути ни внимательных критиков, ни ревнивых поклонников, ни разборчивых читателей. Не грозит поэтам ни огонь ненависти, ни вода соперничества, ни медные трубы признания. Все они стоически пребывают в равенстве и ничья голова не взыскует лаврового или тернового венца.

Прежде бы никто и не подумал, что так разнолико и многочисленно поэтическое племя. А теперь всякий, кому вздумалось оглядеться, не станет оспаривать его разнообразие и огромность. И это неубиваемое племя, по примеру сограждан, тоже занято своими повседневными творческими заботами, до которых, правда, никому из прочих нет никакого дела.

Объективно на свете нет ничего незаменимого, поскольку всё отмечено условной мерой вещей – мерой равнодушной и безличной. Всё, что в объективистской реальности имеет название, обозначение, имя, существует вне ценностного измерения, в мире с постоянной суммой, в котором ничего не меняется от перестановки и замены слагаемых. И в этом залог и основной постулат вечности: поскольку если попытаться утвердить категорию исключительной необходимости, то реальный мир неизбежно отведёт для такой абсолютной значимости ограниченное субъективное время. Мироздание бесстрастно включит свой неумолимый хронометр и, подобно прирождённому математику, будет предуготовлять имеющую у себя постоянную сумму к привычной замене слагаемых.

С тёмных небес хлопьями сходил снег, медленный, тихий и удивительно белый. Он ложился не только на дома и деревья, умиротворяя вечерний город, но и падал ко мне в душу, словно награда и как всепрощенье. И из прошлого, с нежданной щедростью снеготочивого неба, вдруг восставал мой придуманный белоснежный город, который в четвёртом классе я собирал из картона и белой бумаги для школьного праздника. Тогда я наивно полагал, что в этом рукотворном мире невозможна никакая пагуба, способная омрачить или нарушить его первозданную белоснежную чистоту. И учителя, и вожатые торжественно уверяли меня и всех в реальности воплощения такого мира повсеместно, причём совсем скоро, в нашем недалёком будущем.

Впоследствии, я почти позабыл о сладкоречивых обещаниях лукавых педагогов и погрузился в подлинное бытиё, с его многоцветностью и боязнью белого. Но душа всё равно алкала его – белого, чистого, незамутнённого ничем. И мне думалось: неужели не найдётся в природе спасительного островка для всего того, о чём прежде мечталось и во что верилось? Неужели нигде не обнаружится такой заповедный уголок земли?

Однако снежная феерия подсказывала, что найдётся, и не так уж были неправы мои тороватые учителя. Такой мир доподлинно существует, и он объявляется тогда, когда на землю нисходит этот медленный, тихий и всепрощающий снег.

«Ужели не знаете, что дружба с миром есть вражда против Бога?» – сказано в Соборном Послании святого апостола Иакова. И верно – не знаем, раз «брат Господень» вызвался нас вразумлять. Хотя неясно, как всё-таки нам быть, как не дружить с миром, когда он, то есть мир: «Сыплет орехи, деньги считает, шубой шумит, всем наделяет, всё обещает, только сердит».

Тут всякий, не только я, сможет потеряться и запутаться, несмотря на все бесчисленные толкования святых отцов словам Иакова.

А вот Пушкин и наставление апостола услышал, и мир окончательно не оставил для подвигов во имя веры и будущего воздаяния в горних пространствах манимого бытия.