Евгений понимал, он отчетливо видел, что весь мир уплывает, отдаляясь от него, и он чувствовал, что больше никогда не дотянется до этой и до других, каких бы то ни было сладостей, он видел, как меркнет свет.

Посмотрев на Евгения, Катерина прислушалась к своему мысленному шепоту, снисходительно, жалостливо выпалив в ответ: «Ладно, бери», и, улыбнувшись подруге, протянула ему небольшой кусочек счастья.

Уже скоро и далеко на окраине города, в десяти километрах, и совсем близко, на соседней зеленой улице, вечерний алый закат легко омывал угрюмую облицовку укромных квартир, трудолюбивых горожан, этих свидетелей вездесущей божественной повседневности.

Вечная дева, кто ты? Фиолетовые волосы, укрывающие бледную кожу головы, желтые глаза и бездонно-синие зубы, обрамленные бирюзовыми пухлыми губами, это ты?

И два миллиона лет, одно это мгновение, это ничто без ничего, даже без пустоты. Шаг, шаги, шагов, семь, пять, три и жужжанье запертой пчелы, юное солнце, и я требую, я хочу, мне нужно, прости, я плачу, нужно. Я боюсь признаваться, кричу. Я боюсь сказать. Я боюсь, мама, милая мамочка, ты мир, ты тянущая мне руку, дающая и укрывающая.

Крашеная синяя лампа, вечер…

Поздней вечереющей осенью, когда при уличном выдохе изо рта шел белеющий пар, а на дорогах лежал тонкий панцирь изо льда и снега и подкрадывающуюся тихую поступь зимы можно было назвать прохладной свежестью, Катерина предложила Евгению, сначала, конечно же, спросив разрешения у всех родителей, пойти под ее уже взрослым предводительством в кино. Накануне подруга, с которой она должна была пойти, по неизвестным ему причинам отказалась, остальные, ссылаясь на занятость или странное название фильма, тоже отказались, в итоге по странному стечению обстоятельств выбор пал на него.

Евгений с взволнованной заинтересованностью расспрашивал сестру о сюжете, названии: «Ну что там, интересно?», но на его навязчивую назойливость Катерина отвечала заманчиво.

– Да, – говорила она, смакуя его нетерпеливость, – про войну. Тебе понравится, я уже один раз смотрела.

И Евгений, надевая куртку, уже с порога начал представлять огромные баталии. Сражение набегающих друг на друга огромных волн солдат, танков и всадников под высокой, устрашающей тенью сотен самолетов, сбрасывающих свои толстые бомбы. И взрывы с взметающимися в воздух клочьями земли. И бесстрашие, и доблесть.

И где с первых секунд начала его трепещущие чувства постепенно начинали стекать в русло непонятного и странного удивления от бодрой веселой музыки и бодро поющих марширующих солдат, поющих за чудаковатым занавесом, смешного солдата с приклеенной, замершей и сияющей практически во все лицо улыбкой полного кретина. И искренне негодуя, он ворчливо буркнул сестре:

– Что за ерунда?

Он совмещал и сравнивал. Его еще не растоптанное ожидание, ища компромисс, то разбивалось о стены непримиримости, то, словно феникс, сгорая, рождалось, цепляясь за невидимую нить интриги.

– Ну где, ну где?

– Сейчас, сейчас, – всплывало в его голове.

Евгений все еще надеялся и ждал сражений, пламени, атаки и подвигов. Он сидел тихо, послушно вслушиваясь и всматриваясь в глядящие по сторонам тени из своего кресла в уступчивой тишине полного зала, иногда вцепляясь, словно когтями, в свой левый подлокотник. Евгения мучительно сильно томило ожидание начала, которое лукаво играло свою роль, незримо готовя его к апофеозу наивного безрассудства. И как будто незаметно из темноты кто-то залез в его распахнутые мысли и поднес к его заряженному сердцу горящую спичку. И Евгения словно прорвало, он засмеялся, наверное, первый раз в жизни, искренне выбрасывая в атмосферу все накопленное, сжатое, спрессованное в его душе, что даже было нельзя назвать отрицательным, а просто все то желаемое, то несбывшееся, мечтаемое, но не осуществившееся. Он смеялся девственно-чисто в том моменте, когда главный герой, выдавая себя за главного злодея, пытался спеться с полненькой фройляйн Гретхен фон Шмехермен. В безрассудном экстазе Евгений ухохатывался, заливая горловым смехом ближайшие ряды, и колотил по спинке переднего кресла невпопад дергающимися ногами.