Выражение лица Александры сменилось со страха на решимость; понимание затопило ее существо, когда она впитывала каждое слово, произнесенное из уст ее брата.

«Тогда мы уходим,» решительно заявила она. «Вместе».

С решимостью, вновь воспламенившей их души, несмотря на охватившее их обоих отчаяние, они пошли в покои своей матери, где их должно было ждать утешение, но сейчас они испытывали трепет перед тем, что ждало их впереди. Когда они вошли в тускло освещенную комнату, украшенную безделушками прошлых лет – остатками давно ушедших семейных встреч, – их встретили не материнские объятия, а невообразимый ужас: их мать безжизненно свисала с богато украшенной люстры наверху – трагическая картина, вплетенная в жестокий гобелен судьбы. Петр замер на месте, его сердце затрепетало от ужаса. Он не мог поверить своим глазам: мать, когда-то наполненная заботой и теплом, теперь висела безжизненно, как воплощение их общего страха. Александра, почувствовав, как мир рушится вокруг них, стиснула руку брата. Ее глаза полны слез, но в них также проскальзывала решимость. Они оба понимали, что это не просто трагедия; это становилось началом новых испытаний.

В мягком золотистом свете позднего осеннего дня две фигуры пробирались по мощеным улицам Санкт-Петербурга, длинные тени тянулись за ними, когда они приближались к величественному зданию, которое маячило впереди. Воздух был свеж от обещания зимы, и чувство тревоги поселилось в сердцах Петра и Александры Беловых. Они покинули свое родовое поместье – его залы, наполненные эхом перешептываемых секретов и невысказанных горестей, – чтобы найти утешение в объятиях своей бабушки, Аглаи

Ивановны Штольц. Аглая Ивановна была женщиной, преисполненной мудрости; ее жизнь была гобеленом, сотканным как из ярких, так и из темных нитей. Она обладала сверхъестественной способностью слушать без осуждения, предлагая свое сердце в качестве убежища тем, кто плывет по течению в бурных водах. И так получилось, что она приветствовала своих внуков в своей просторной квартире – убежище, украшенном высокими потолками и большими окнами, из которых открывался вид на шумный город внизу. Поездка в карете была наполнена тишиной, нарушаемой только ритмичным стуком копыт по камню, сопровождавшимся неожиданным, но успокаивающим присутствием Шарика, их верного черного терьера, который решительно сидел между ними. Проницательные глаза пса, казалось, отражали их собственную меланхолию; он тоже нес в себе остатки дома – запах знакомых мест, которые теперь затерялись под слоями горя. Когда они вошли в жилище Аглаи Ивановны, Петр почувствовал, как его захлестывает волна ностальгии. Вдоль стен тянулись книжные полки, битком набитые томами, на корешках которых красовались названия, обещающие приключения и просветление. Взгляд Александры нетерпеливо блуждал по сторонам, пока не остановился на двух дверях в обоих концах зала, каждая из которых вела в комнаты, приготовленные для них любящей бабушкой.

«Пойдем», – мягко сказал Петр, поднимая тяжелый чемодан Александры после того, как она замешкалась на пороге. «Покажи нам наше новое жилище».

С заботой, подобающей вещам его сестры, он толкнул локтем дверь в ее комнату, в то время как Шарик неторопливо шел рядом с ним – верный страж в условиях неопределенности. Оказавшись в комнате Александры – помещении, выкрашенном в мягкие пастельные тона, – стало очевидно, что Аглая Ивановна все продумала: свежие цветы стояли на богато украшенном столе у окна, задрапированного тонкими кружевными занавесками, слегка развевающимися на ветру. Это было почти как шагнуть в совершенно другой мир – тот, где бремя можно сбросить, как тяжелое пальто, сброшенное после сильного ветра. Пока Александра занималась приведением в порядок своих вещей после осмотра своего нового убежища, Петр ушел исследовать свои собственные покои дальше по коридору. Его потянуло к креслу, обитому темнобордовым бархатом, которое призывно манило, словно нашептывая обещания отдыха после бессонных ночей, наполненных навязчивыми воспоминаниями. Однако оставалось одно воспоминание, слишком тяжелое, чтобы он мог его отбросить – револьвер, спрятанный под подушкой; его холодная сталь приносила мимолетное утешение, но также служила напоминанием – призраком событий, которые все еще живы в нем. Обвинение офицера, оставшееся без ответа, постоянно терзало его; как он мог забыть такие вещи?