Второе чувство в душе Аркадия Васильевича мало-помалу вроде бы начало брать верх. И он уже открыл свой широкий рот с толстыми губами и большими выпуклыми зубами, чтобы крикнуть Анфисе, что всё это чепуха и что он в эти игры играть не станет; что это предназначено только для ослов и неуверенных в себе личностей; что он продолжит борьбу на благо горожан и не постоит за ценой, которую придётся заплатить за правду (впрочем, за какую правду, он не смог бы уточнить даже под пытками). Но тут вдруг в его голову ударила ещё одна, третья мысль. И мысль, надо отметить, весьма глупая и странная. Бабкин вдруг решил сходить и послушать, на чём все сойдутся. Если ему будут предлагать деньги – взять и их. Мало того, даже позволительно с его стороны всячески поддерживать, поддакивать, заниматься всякого рода соглашательством на этом совете, какие бы паскудные решения ни принимались на нём. В конце концов, это же власть, а с властью честно играть не следует. Ведь она сама и пишет правила. А потому у честного и свободного гражданина есть одно лишь преимущество перед этой машиной насилия – лукавство.

Правда, там будет ещё и Минусов, а с ним Бабкин не очень хотел встречаться. Была у Аркадия Васильевича перед ним какая-то робость или виноватость. И это даже несмотря на нарциссический характер. Впрочем, поразмыслил Бабкин, даже из этой встречи можно будет извлечь нечто полезное. Может быть, даже про Анфису удастся узнать что-нибудь эдакое.

– Ничего особенного, – крикнул Бабкин в сторону ванной. – Приглашают самых видных. Договориться хотят.

– Ты пойдёшь? – крикнула из ванны Анфиса.

– Подумаю. У меня дела.

– Какие дела?

– Есть некоторые.

– Странно, что меня не зовут, – заметила Анфиса, выходя из ванной уже при параде.

Бабкин игриво улыбнулся.

– А ты попроси своего – пусть похлопочет. Там написано, что можно пригласить ещё.

– Как журналиста меня туда не пустят, – ответила Анфиса.

– Зачем? Как часть городской элиты.

Бабкин говорил это в насмешку, но Яцко задумалась серьёзно.

– А это неплохая мысль. Видишь, иногда с утра ты бываешь очень даже сообразительным.

– А ты уже собралась уходить? – как бы расстроившись, напомнил Бабкин.

– Да, пора.

Она вошла на кухню и поцеловала его в гладкую щёку.

– Я тебе вечером напишу. Пока!

Анфиса вышла в прихожую, надела туфли, лёгкий осенний плащ, взяла небольшую дорожную сумку и вышла, хлопнув дверью.

Бабкин удовлетворённо выдохнул.

В квартире в Спасском тупике, в самой большой комнате из двух, что сдавала древняя бабушка вместе со всей обстановкой времён её молодости, сидели двое. Это были молодой человек и девушка. Они увлечённо смотрели на экран не вписывающегося в общий интерьер современного плоского телевизора, подключённого к игровой приставке. Молодого человека звали Игорь Эдуардович Иудин, а девушку – Агата, но не Кристи, хотя её так иногда называли в компании близких друзей, а Комиссаревская.

– Постой, постой, – театрально умоляя, стонала девушка, поднимая куда-то вверх игровой контроллер, словно от этой манипуляции маленькая фигурка футболиста на экране могла бить мячом по воротам соперника точнее. – Кривоногая пьянь! – крикнула с досадой Агата, когда её футболист пустил мяч много выше ворот.

– Почему пьянь? – поинтересовался с улыбкой Иудин, не отрываясь от экрана – теперь в атаке была его команда.

– А кто ещё так может бить?! – негодовала Агата.

– Не знаю, на пьяницу он не похож, – спокойно возразил Иудин.

– Да это и так понятно, что тут рассуждать… Клуб из какой страны?

– Италия, – проинформировал Иудин, который превосходно разбирался в футболе.