– Себя или свою дочь? – уточнил Белокурый.

Он и не ожидал, что будет единственным претендентом на сердце Марии де Гиз, слишком уж цель заманчива – однако офранцуженный Леннокс может стать серьезным соперником.

– Того мне не ведомо, – отвечал Рой. – А Хантли – он обижается, когда мы все его спрашиваем.

– Потому что это ложь! – возмутился Джордж. – Королева-мать не дает обещаний, которые не может выполнить!

– Королева-мать – женщина, – выплюнул Бурый волк с пренебрежительным оскалом, что непременно привело бы к жаркому диспуту горских кузенов, если бы сей момент не скрипнула входная дверь.

Вернулся Сазерленд, таща за собой упирающуюся молоденькую девчонку. Увидав перед собой в комнате еще троих нетрезвых мужчин, та остановилась на пороге как вкопанная и побледнела явно не от восторга.

Повисла пауза.

– Добрая телочка, – молвил Аргайл, прищурясь. – Поди сюда.

И послал девчонке жест, не оставляющий разночтений.

Босуэлл, развалившийся было в кресле, спустил ноги со стола и сосредоточил взгляд на пришедших с явным неудовольствием – он полагал, что Джон удовлетворит свои потребности, не привлекая к участию хозяина дома. Устраивать свальный грех именно теперь отнюдь не входило в планы его досуга.

– Подойди сюда, женщина, – велел он, и та неуверенно сделала несколько шагов, а Сазерленд все еще держал ее за руку. – Если тебе по душе кто-нибудь из нас, можешь выбрать и пойти с ним, остальным я тебя в обиду не дам.

Аргайл осклабился, окинув жертву одобрительным взглядом:

– Что за нежности, Патрик? Это же вилланка, у нее луженый задок-передок! Хантли, кости! Бросим жребий, кому куда.

Но Босуэлл плавно повернул к нему голову, улыбнулся:

– Рой, я у себя дома, и выкину в окошко любого, кто скажет мне хоть слово поперек. Желаешь проверить?

Кемпбелл очень ясно прочел угрозу, серые глаза его блеснули, но он быстро, несмотря на количество хмеля в крови, погасил ответный порыв:

– Ты в уме, Босуэлл? Было бы из-за чего ссориться, из-за грязной курицы…

Сазерленд переводил взгляд с одного на другого, не понимая, отчего у него отбирают добычу. Он не то, что не протрезвел за время своей прогулки, но захмелел на мартовском ветру еще больше. Женщина замерла, словно зверек в силках, не двигаясь, словно и не дыша вовсе, Босуэлл нетерпеливо бросил ей:

– Ну? Если не хочешь никого, уходи.

Та без колебаний стряхнула с себя руку Сазерленда и шагнула к Белокурому, ухватившись за столбик спинки его кресла, как за алтарь-убежище в церкви.

Аргайл, всхрюкнув, захохотал:

– Босуэлл, это скотство! Неужто не ясно, что с такой рожей, как твоя, только слепая баба не предпочтет твою милость?! Это шулерство, Босуэлл!

Сазерленд решил было протестовать, но вместо возмущенного восклицания горло ему сдавил спазм – и Хантли, подхватив родственника под руку, точным движением отправил парня снова за дверь. Остальные двое проследили за ним равнодушным взглядом.

– Лорды, желаю вам доброй ночи! – Патрик подвел итог вечеру. – И, Бога ради, научите пить Джона, который блюет сейчас у меня в передней – такая невоздержанность к вину и женщинам не доведет его до добра.

Когда храп и ржание коней, перекличка клансменов на грубом гэльском, лай собак, пятна горящих факелов, пляшущие в предутреннем тумане, возвестили, наконец, окрест, что дом вдовы Огилви исторг беспокойных гостей графа Босуэлла, сам хозяин все еще сидел в кресле, возле догорающего камина, водрузив сапоги на кованую решетку… и думал. Мысль, пришедшая ему за разговором с Джорджем – насчет освобождения кардинала – была дерзкой, но вполне оправданной, если глядеть со стороны и помнить всю его репутацию, сложившуюся до сего дня. А ведь Ангус – Господь с ним, не Ангус, конечно, но многоумный Джордж Дуглас Питтендрейк будет глядеть именно со стороны. Поверит ли он опять, как тогда, в двадцать восьмом году, будет ли пойман на эту приманку? Ненависти кровной и горячей присуще провидение, равное тому, что обретают люди в любви. Концовку предсказать невозможно, но попробовать стоило…