– Ну? – спрашивал Кемпбелл, скинув карту Джону Гордону. – Сколько даешь?

– Девятка, – отвечал тот, скривившись. – Не везет мне сегодня. Ну, допустим, двести.

Хантли насмешливо засвистал.

– Двести, – веско сообщил кузену Бурый волк, – по слухам обещал выставить Гамильтон-из-за-Канала. Неужель ты скупей священника, милый мой?

– Ладно! – бросил Сазерленд, защищаясь. Он опять был изрядно пьян. – Дайте мне хотя бы раз выиграть, родичи! И… еще двести пеших в придачу.

– Итого четыреста, маловато, – улыбнулся Аргайл. – Не посрами наше родство, Джон.

– Тебе хорошо говорить: свистнешь – твои людоеды в избытке с гор спустятся!

– Хантли! – Кемпбелл, не ответив, обратился к двоюродному брату. – Ты?

– Сперва ты сам!

– Хорошо торгуешься… для первой ставки даю тысячу… людоедов с гор! – Кемпбелл дробно засмеялся, сощуренные серые глаза посверкивали хмелем выпитого, но головы он не терял. – Что у тебя?

– Бриллиантовый валет, – отвечал Джордж. – Черт с вами, скаредами, я люблю ее честней вас обоих и даю полторы…

– Арран струсил.

Два слова разом перебили все ставки.

Босуэлл стоял в дверном проеме, когда Хантли повернулся на голос. Опершись о притолоку, граф наблюдал размеры пиршества и бесчинства, устроенного в его покоях, а после уточнил для непонятливых:

– Вы бражничайте и мечете карты в моем доме – в мое отсутствие, скоты… доброго вечера, лорды!

– Положим, я знал, что ты сегодня вернешься, – преспокойно отвечал Джордж, вынимая колоду из рук Кемпбелла, тасуя ее с повадкой опытного придворного. – Надо же нам было где-то поговорить без посторонних ушей…

– За скота получишь в рыло, Белокурый, – убежденно сказал Аргайл, поднялся с места, но внезапно обнял хозяина дома.

Выпив, Рой почти всегда был больше настроен на объятия, чем на драку, что не мешало ему сыпать угрозами. И момент, когда он переходил от объятий к немедленному воплощению угроз, был ведом только самому Гиллеспи Рою Арчибальду.

– А ты? – спросил он, дохнув на Патрика густым смрадом спиртного. Рейнское, кларет, виски, определил граф, едва уловимо поморщившись, без него тут погуляли на славу. – А ты сколько дашь?

– Тяни! – Джордж протянул колоду. – Хм… ну да. Королева сердец. Сколько даешь?

– Четыре, – не меняясь в лице, отвечал Босуэлл. Аргайл хмыкнул с уважением, а Белокурый продолжил. – Значит, вот как собирают войска благородные лорды королевы?

– Хо! – молвил Джорджи. – Не будь я в такой степени рыцарем французской вдовы, сказал бы я…

– Что пусть будет благодарна, коли собирают и так! – отрезал Рой Кемпбелл с мимолетной усмешкой. – А что тебе не по нраву-то, Босуэлл? Ну, кроме того, что мы порядком подчистили твой кларет, но это уж мелочность, право слово…

– Да! Что вас, собственно, не устраивает? – внезапно и горячо поддержал Аргайла Джон Гордон Сазерленд.

При этих словах стало ясно, что Сазерленд находится в предельной стадии опьянения, еще позволяющей ему удерживать себя в вертикальном положении, но препятствующей здраво оценивать происходящее вокруг. Босуэлл широко улыбнулся юноше. И веско произнес:

– Меня не устраивает, Джон, что вы ведете крайне распутный образ жизни, а ваши старшие кузены – вот эти двое, да – мало того, что не наставляют вас на путь добродетели, но и сами не являются оной достойным примером. Юношество, Джон, должно блюсти себя чище и строже нас, закоренелых грешников, хотя бы затем, чтоб иметь возможность впоследствии испробовать все уже известные нам пороки…

– Похоже, я где-то уже слышал эти слова, – пробормотал Хантли. – И почти тот же голос. Лет двадцать тому назад, в Сент-Эндрюсе…

– Босуэлл и проповедь о добродетели! – ощерился в ухмылке Аргайл. – Сочетание, глубоко соблазнительное для баб, надо полагать.