Я понимала, что она имеет в виду. Гармония простиралась далеко за рамки дружбы и означала понимание моего места в доме гейш и принятие его, что мне сделать было довольно сложно. Симойё слишком пристально следила за мной и никогда не позволяла прислуживать на банкетах, разливать сакэ гостям, как делали другие майко, или посещать соседние чайные дома. Почему? Я много раз спрашивала ее об этом, но ответа так и не добилась.

– Я пыталась поступать так, как ты, Марико-сан, – произнесла я, даже не стараясь скрыть своего нынешнего состояния, – но я не могу запрятать свои эмоции настолько глубоко, чтобы вообще ничего не чувствовать.

Подруга не удостоила мои слова ответом. Вместо этого она сказала:

– Когда-то я верила, что ты станешь моей сестрой-гейшей, Кэтлин-сан, и что мы вместе пройдем обряд заворачивания воротников, но я ошибалась.

Я отвела взгляд, подвергая сомнению истинность ее слов. Она говорила о церемонии, во время которой майко приобретает статус полноправной гейши, меняя красную шейную повязку на белый воротник, после чего отворачивает воротник, чтобы обнажить крошечный треугольничек нижней сорочки. Я с нетерпением ожидала, когда и мы с Марико испытаем это на себе.

– Слова твои для меня подобны удару ножом в сердце, Марико-сан, – произнесла я, мечтая о том дне, когда смогу назвать ее своей старшей сестрой, как всегда делала про себя. – Ты поступаешь несправедливо, осуждая меня.

– Это ты ведешь себя несправедливо, Кэтлин-сан, отвергая все, чему учила тебя окасан. И все это ты бросаешь под ноги дешевым развлечениям с мальчишкой-рикшей. Ты ведешь себя как куртизанка, в неограниченных количествах поглощающая соленых моллюсков и пьющая сакэ, завлекающая клиентов из своей бамбуковой клетки. Ты растрачиваешь свою жизнь, точно рассеиваешь лепестки вишни по ветру, которым не суждено увять на ветке. Ты не думаешь и не беспокоишься ни о ком, кроме себя самой.

– Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? – огрызнулась я, повышая голос. Слова Марико глубоко задели меня.

Девушка ответила:

– Я говорю с тобой так потому, что я… я…

Она низко склонила голову, и голос ее стал слышен не более чем покачивание ветвей ивы на ветру. Я ничего не сказала, лишь в смятении мотнула головой, понимая, что она ни за что не выскажет вслух то, о чем думает. Вместо этого Марико улыбнулась мне. С этим я поспорить не могла. С помощью улыбки японцы выражали целую гамму чувств: замешательство, сожаление, волнение и даже гнев.

Я развернулась и зашагала прочь, созерцая горы на противоположном берегу реки, четко вырисовывающиеся на фоне неба, купающегося в лучах летнего солнца. До моего слуха доносился плеск волн, разбивающихся о берег, полноводных после периода дождей. Моя маленькая подруга так и осталась стоять в одиночестве под покатой крышей.

Позднее я осознала, что обронила сверток с куклой-кокеши, но не стала возвращаться, чтобы поднять его.

Послеобеденное солнце щекотало лужи своими магическими лучами, заставляя их искриться, точно жидкое серебро. Находясь на веранде, я также купалась в солнечном свете, раскачиваясь и извиваясь под резкие, но мелодичные напевы арфы и мощные звенящие звуки лютни. На сегодняшнем занятии танцами я хотела показать себя во всей красе, чтобы доказать Марико, настолько серьезно я отношусь к делу.

Какое-то движение привлекло мое внимание. Я была уверена, что Хиса прячется за большой золоченой ширмой, установленной в дальнем конце веранды, и жаркое безжалостное солнце припекает его почти обнаженное тело. Очевидно, он отчаянно возжелал увидеть мой танец, раз решил ждать под его палящими, раскаляющими докрасна лучами. Возможность держаться в тени была для японцев важнее тепла или еды, но, как мне казалось, Хиса был выносливее любого древнего божества. Я уже видела его раньше подсматривающим через ширму и улыбающимся мне, и его обнаженная грудь блестела от пота. Я сделала ему знак рукой, призывая уйти, но он предпочел проигнорировать его.