Когда этот интересный во всех смыслах преподаватель вдруг вызвался руководить ее дипломной работой, Маша испугалась, что Димыч как-то сумеет разрушить отношения, которые она выстроила с первым мужчиной в своей жизни, сломает кукольный домик Машиного внезапного маленького счастья. Давид, неожиданная и счастливая Машина любовь, приехал очень издалека, из Ливана, кажется, а может быть, из Ливии; неважно. Он был Машиным принцем. Это было чудом, это было сказкой. Химико-технологический факультет не был, конечно, заповедником русалок, все же не филфак, но красотки и тут водились, и все они были неприятно поражены выбором Давида. Красивый, скорее всего богатый и очень заграничный, он неожиданно прилип к Маше. Внезапная и пылкая любовь восточного принца быстро преобразила Машу и внешне, и внутренне. Она не стала красавицей, но проявилось в ней что-то такое, что заставляло того же Димыча потеть, волноваться и придвигать ногу к Машиному бедру. Сегодня Маше предстояло свидание, и она надела короткую и обтягивающую трикотажную юбку. Юбку Маша купила в Огре, недалеко от Риги, это была вполне западная вещь, которая дополняла облик Маши еле заметной ноткой тайной и нездешней порочности.

Маша и Димыч сидели в аудитории не напротив друг друга, а как студенты – за первым столом бок о бок на скамейке. Димыч разложил перед собой машинописные черновики и всякий раз, желая обратить внимание дипломницы на цитату или фрагмент, придвигался чуть ближе. Анна-Мария, кивая и соглашаясь, немного смещалась в сторону. Долго так продолжаться не могло – скамейка кончалась. Но и Димыч, как выяснилось, приблизился к финалу.

– Маша, я наконец прочитал ваш диплом до конца. Могу поздравить. Работа настолько интересна, что обещает вырасти в полноценное исследование. Это будущая кандидатская, вы понимаете? Есть планы на аспирантуру, на карьеру в науке?

– Я не думала еще об этом, – соврала Маша. Но и Димыч врал тоже – ничего интересного в этом наполовину списанном дипломе не было. Страх завозился внутри, разворачивая кольца: я говорил тебе, я тебя предупреждал, вот сейчас начинается все самое неприятное.

– Подумайте! Я мог бы стать вашим научным руководителем. Работа того заслуживает. Вы живете в общежитии на Шаболовке?

– Да.

– В аспирантском общежитии условия гораздо лучше.

– Да, я бывала там, – сказала Маша и покраснела: вот же дура-то! А вдруг спросит: а зачем бывала? Не спросил. В аспирантской общаге жил Давид.

Никакой дурацкой научной карьеры Маша для себя не планировала, она думала о Давиде. В душе у Маши с утра распускался чудесный цветок счастья, и его лучи грели, как солнечные. Диплом, жалкий Димыч, пять лет зубрежки и общажной бедности – всему этому скоро придет конец. Жизнь станет иной, похожей на чудо. Терпение, аскеза, смирение – скоро все это кончится. Маша оказалась у пьедестала, осталось сделать маленький шаг. Страха больше не будет, он умрет, он должен когда-нибудь сдохнуть наконец.

***

«Приходишь сегодня в 16:00 к Пушкину? У меня сюрприз, буду делать предложение тебе. Приходи. Твой Д.»

Утром Маша прочитала эту записку на доске объявлений рядом с расписанием, машинописными приказами и несколькими десятками других записок, которые вывешивали студенты, – большая, в половину коридора доска была факультетской социальной сетью тогда, когда интернет еще только разрабатывался в секретных военных лабораториях далекой Америки. Записка Давида, пришпиленная металлической канцелярской кнопкой, помещалась в их условленном месте, в левом нижнем углу. Рядом продавалась почти новая коляска, участникам похода в Хакасию оргкомитет предлагал собраться на «гусятник», а некто анонимный предлагал забить на информатику и отправиться по пиву после второй пары… Записки извещали, спрашивали, организовывали, среди них попадались ругательные, в которых матерные слова заменялись многоточиями, были и философские прозрения: «Люди! Уровень вашей жизни – дробь, где в числителе – возможности, а в знаменателе – потребности!»