– Конечно, не волнуйтесь, я не собираюсь никому ничего рассказывать. Но ведь их регулярно бьют. Надо ведь что-то делать!
– Здесь ничего не сделаешь, – сказала женщина, – абсолютно ничего.
– Вы беженцы из Германии?
– Да, поэтому у нас здесь нет никаких прав.
– Но, может быть, уехать?
– Уехать? Куда отсюда можно уехать?
– Я не знаю, – растерялась Лили.
– Здесь муж нашел хоть какую-то работу и нам некуда отсюда уезжать. Некуда, некуда, некуда…
Лили вдруг показалось, что она, а не эти несчастные беженцы, попала в ловушку, что стены этой обшарпанной комнаты сейчас именно ее раздавят. Она не могла больше здесь находиться, ей нечем было дышать. Открыв сумочку, она вынула из кошелька все деньги, которые у нее были с собой, и положила их на стол.
– Простите, это все, что у меня есть, – сказала она.
– Нет, мадам, не надо денег, не надо! Мы не голодаем.
Лили низко наклонила голову и вышла из комнаты, не сказав больше ни слова.
Она постаралась побыстрее оказаться подальше от этого места и от этих людей, которым, по большому счету, ничем не могла помочь. Дойдя до бульвара, она выбрала пустую скамейку и долго сидела, пытаясь понять, что же сегодня произошло. Неужели то, что она сегодня увидела – драка, а вернее избиение и издевательства, и та безысходность, в которой жили ни в чем не повинные люди, это то, от чего отец пытался ее уберечь? Когда он говорил о таком применительно к немецким евреям, то Лили казалось, что во всем виноваты нацисты, а здесь, во Франции, такого быть не может.
Но ведь сегодня евреев били не нацисты! Это делали дети, французские дети, которые принесли эту ненависть из своих семей. Значит, все это возможно и здесь, без всякого прихода Гитлера? А если он придет, то вполне возможно, что сами французы помогут ему выявить и посадить в лагеря всех евреев на своей территории. Что ей сказал хозяин лавки? «Держитесь от этого подальше, пока сможете». Что он имел в виду? Лили не знала, как ответить на этот вопрос, вернее, в глубине души знала, но ответ этот был до того ужасен, что она не хотела себе честно признаваться в этом. Вокруг ходили веселые люди, откуда-то доносился звук аккордеона, наигрывающий популярную мелодию. Все было, как всегда, но Лили больше не чувствовала себя в безопасности в городе, который всегда считала своим.
По дороге домой она решила ничего не рассказывать о случившемся Пьеру.
Париж, Ницца, Тулон, 1937 год
«Кругом война, а у нас праздник!» – так можно было охарактеризовать то, что происходило в Париже с самого начала 1937 года: Париж готовился ко Всемирной выставке3. Строго говоря, центр города уже несколько лет представлял собой сплошную стройку, на которой работало огромное количество архитекторов, строительных рабочих, скульпторов, художников. Многие знакомые Пьера, его однокашники по Школе декоративного искусства были тем или иным образом связаны с этой стройкой, и, хотя непосредственного участия он в ней не принимал, но был полностью в курсе происходящего. Выставка должна была открыться еще в тридцать шестом, но, естественно, сроки откладывались, работы вовремя завершить не удавалось, рабочие бастовали, и иногда складывалось ощущение, что она вообще никогда не откроется. Но к началу тридцать седьмого основные работы все-таки были завершены, леса, покрывавшие павильоны, были, наконец, сняты, и здания предстали перед зрителями в полном своем великолепии. Еще продолжались внутренние отделочные работы, но масштабность того, что получилось, уже можно было оценить – и она поражала воображение.
У Лили было смешанное чувство по отношению к этому мероприятию. Она не могла не видеть, как изменился город. Иногда эти изменения ей нравились, иногда – не очень и было жалко снесенных зданий, к которым она привыкла с детства. Тогда Пьер называл ее старым ретроградом и посмеивался над ее приверженностью традициям, говоря, что новое всегда требует разрушения старого. Лили же не понимала, зачем рушить то, что красиво, что уже столько лет служит верой и правдой. Но порой и она засматривалась на новые формы и современную отделку зданий. Это точно было искусство, жаль только, что оно строилось на «трупах» старых сооружений. Лили это воспринимала именно так, и дома ей было жалко, как будто они были живые.