Сивоус откашлялся и продолжил:

– Та, что ты цыганкой назвал, сама из дальних мест, из-за гор высоких и чужой нам, неведомой земли, где бродят огромные звери с двумя хвостами и всегда тепло, а дождь идет полгода и днём и ночью. Там, в её земле, тысячи лет князья враждуют друг с другом, и войнами сотрясается земля и льётся кровь веками, что тот дождь. Только не войной чаще решают вражду между собой князья тамошние, а подлым убийством. У них даже цеха мастеровых есть с незапамятных времён, вроде кузнечных или пушечных у нас, которые только этим коварным ремеслом живут. Веками живут, с каждым поколением шибче их приёмы, быстрее удары, хитрее уловки. Тысячелетьями уже служат они князьям, передают свое черное искусство от сына к отцу, от матери к дочке, а женщины почитаются там сильнее мужчин и опаснее многократно, потому как мужику и в голову не придёт такое, что, бывает, женщина замыслит. И та, что для тебя цыганка – она последняя и самая искусная из своего тысячелетнего рода.

Олег вспомнил, как взлетела охотница по лестнице, и звон её арбалета вспомнил, и ему стало дурно.

– Значит, они пришли отсюда? – произнёс Олег вяло.

– Верно. Тем они сильны ещё, что входят в протоки, и нет для них преград ни в этом свете, ни во времени.

– Их кто-то нанял, – голос Олега упал. – Убить… меня, да?

Сивоус неожиданно захохотал, и хохотал он долго, поглядывая на него, словно на клоуна:

– Ох, хлопчик, ох-хо-хо…

Отсмеявшись, вытер слёзы ладонью:

– Ты ж сам сказал – отсюда они. Что ж им от тебя-то понадобилось, в твоей-то жизни, а?

– Она в меня стреляла, – попытался защититься Олег.

Глаза старика стали круглыми, как блюдца:

– В тебя? Стрелами?

Олег почувствовал вдруг странную гордость, что его пытались подстрелить.

– Ага, – подтвердил с достоинством.

– Дивны дела твои, господи, – покрутил старик головой. – И ты увернулся?

«Споткнулся», – вертелось на языке, но Олег смолчал, спросил только:

– А чучело – кто?

Сивоус сразу потупился и вздохнул:

– Это, хлопчик, самый из них лютый. Сам он не может ходить в протоки, как другие его прихвостни, но способности его самые ужасные и чудные. Он силу имеет управлять всем, до чего сквозь протоку дотянуться может. И чучелом, и не чучелом. И оружием, и зверями, и брёвнами. Даже управлять человеком может, если человек пустой или отвлекся ненароком. Такой вроде как спит, а когда опомнится, случается, столько бед натворит, что и подумать бы никогда не смог. И страшен он тем, что не узнан никем, в любом оставаться может и творить, что пожелает, а как время придет – бросает тело и другим властвует издалека, неуязвимо и недосягаемо.

– Ох, ужас, – вырвалось у Олега.

– Верно сказал, – кивнул Сивоус. – Ужас, да и только. Сам не свой человек делается. И может быть с каждым это. С каждым!

И перекрестился старик:

– Храни нас, Пресвятая Богородица!

Ужас сковал Олега. Он собственными глазами видел, что бородач необъяснимо силен, а охотница движется с быстротой молнии, и как чучело ожило в музее. Слова Сивоуса ясно поясняли эти чудеса, и верилось в них уже безоговорочно, до последней буквы верилось. Так верилось, что показалось ему, как в темноте крепостного прохода, там, куда не светят факелы, незримые, неслышные, крадутся к нему сейчас самые страшные на земле охотники.

Мир померк и поплыл. Сивоус, уже потерявший краски и контуры, превратившийся в серое пятно, шептал едва слышно, и голос его метался эхом в темном туннеле протоки: