На следующее утро Алла отправилась на курсы социальной ориентации, я же сидел в зале ожидания возле психиатрического кабинета. Узкий коридор походил на полупрозрачный длинный футляр для авторучки. За моей спиной смутно белело огромное матовое окно, заменяющее стену. Противоположная стена была на всём протяжении, от пола до потолка, заставлена серыми алюминиевыми шкафами со стеклянными раздвижными дверцами. На бамбуковом столике лежала растрепанная стопка худых глянцевых журналов. Среди них я откопал рекламный буклет корпорации «Жак Солей Нуар э Компани».

Жак вёл меня на второй этаж марокканского отеля. Мы поднимались по узкой, тускло освещённой лестнице, зажатой между двумя обшарпанными стенами. В затхлом лестничном пространстве стоял пряно-мускусный запах. На втором этаже я невольно замедлил шаг, так как лестница становилась всё уже. Тут же вспомнились цыганские дети – эта лестница отлично подходила для их нехитрой ребячьей забавы. Возле двери одного из номеров Жак передал мне ключ и сказал:

– Знаешь, парень, а я ведь такой же хозяин отеля, как и марокканец. Тебя это удивляет?

– Удивляет и не удивляет одновременно. – Я вежливо улыбнулся и попробовал вставить ключ в замочную скважину. – Не подходит. Или я что-то неправильно делаю?

– Это, наверно, не тот ключ. – Жак без усилий открыл дверь другим ключом и толкнул ее ногой. Фанерная дверь с легкостью мотылька отлетела и ударилась о шкаф.

В номере был включен свет. Наверно, только что закончили убирать. Приоткрытая дверь в туалет поскрипывала на сквозняке – там было распахнуто окно. Широкая кровать с тумбочками по бокам занимала почти всю комнату, оставляя два совсем узких прохода возле окна и шкафа. Я был так занят осмотром номера, что вздрогнул, когда услышал голос Жака, продолжавшего стоять в дверном проёме:

– Многие наши постояльцы вообще не закрывают двери и не пользуются ключами.

– Как долго живут беженцы в отеле? – спросил я Жака. Раз уж он не уходил, мне хотелось использовать его присутствие, чтобы узнать о том, что меня ждет, как можно подробнее.

– Обычно от шести месяцев до года. Я живу здесь уже пятнадцать лет. У меня в настоящий момент активировано одиннадцать беженских процедур.

Я вскинул глаза на Жака.

– Хочешь выслушать мой рассказ? – спросил он. – В таком случае опусти задницу на край кровати и прикрой дверь. Тебе не мешает побольше узнать о беженской процедуре. Ни чеченцы и ни один адвокат не расскажут об этом больше, чем я.

Я достал из бокового кармана несколько скрепленных листов и бросил их на середину кровати.

– Разве недостаточно вот этой информации?

– Ты ведь хочешь остаться жить в Бельгии?

Мне было до крайности неприятно делать подобного рода признания, поэтому я сказал:

– Да, но не любой ценой.

– Даже так? Отлично понимаю, но должен заметить, это совсем не просто, – произнёс Жак и тут же продолжил: – Не замечал, что африканцы в глазах белых бывают похожи друг на друга, все на одно лицо, ну, как, допустим, апельсины?

– Мне трудно об этом судить: за свою жизнь я видел не так много африканцев, – сказал я.

Жак громко засмеялся, шлепнув меня по плечу.

– После разговора адвоката с чеченцами мне стало казаться, что я быстро проиграю беженский процесс. У меня даже возникают сомнения, в ту ли страну я приехал.

– Да, процедура имеет свойство длиться, а долгое ожидание ответа парализует волю. Главное, вовремя обратиться к специалисту, чтобы тот просчитал варианты. Итак, первая возможность – тебя признают беженцем после второго интервью. Но с тобой это уж точно не случится. Не из той ты части света, парень. К тому же у признанных беженцев ужасные характеры. Эти люди недоверчивы, заносчивы, до крайности самолюбивы и чуть что непременно становятся в позу оскорблённой жертвы.