Не сильно сопротивляясь велениям судьбы и приказу министра обороны, Петька, вооружившись трехдневным запасом пищи, чистым нижним бельем, зубной щеткой и новой расческой, в аккурат на День милицейского работника убыл из родимого дома для исполнения почетного долга каждого мужественного гражданина СССР. О том, как доехал и как его приняли в дружной семье военнослужащих, рассказывать не буду, потому что коротко все это, скучно и не интересно. Скажу только, что более ранние романтические представления Петьки о службе в армии практически не оправдались, а вот смутные предчувствия предстоящих невзгод и рассказы старших парней о «тяготах воинской службы» реализовались аж троекратно.

Оказавшись в чуждой и временами неоправданно агрессивной среде, растерялся наш Петька поначалу, и честно нужно сказать, в первые месяцы несения своего армейского повиновения вид от этого имел весьма близко напоминающий велосипед, на который натянули солдатский мундир, торчащий во все стороны неопрятными складками. Настоящего солдата, коему вид иметь следовало бравый и залихватский, в том Петьке можно было распознать только по погонам и кокарде, а розовое, почти детское личико еще долго выдавало в нем недавнего школяра. Взгляд его был слегка растерянным, а на лице круглыми сутками отражалось мучительное желание скушать чего-нибудь из съедобного, и желательно – сладкого. Поверх всей этой картины, ярко живописующей юного призывника-первогодка, хорошо читались две основные мысли. Первая: «Блин! Да за что же мне все это?!» и вторая: «Мама моя, роди меня обратно! До дембеля-то еще целая вечность!» Причем вторая мысль терзала Петьку куда как сильнее первой.

Будучи мальчиком начитанным, о гражданском долге каждого мужского человека в СССР и законе «О всеобщей воинской обязанности» Петька знал хорошо, и потому ответ на первую терзающую мысль он давал сам себе: «Не „за что“, Петя дорогой, а „почему“! А потому, дружище, что Родина так повелела!» Ну а получив вразумительный и, что самое главное, совершенно логичный ответ, Петька от неопределенности причины наступившего черного периода расстался полностью и расстраиваться перестал. А вот горечь от предстоящей вечности в ожидании славной демобилизации ясного и логического ответа и обоснования под собой не имела и посещала Петьку по три раза на дню все первые месяцы службы. Шесть месяцев, если быть точным.

И если с необходимостью отдавать свой гражданский долг он хоть как-то мог смириться, то с вечностью что-либо сделать было решительно невозможно. Тянулась она, как тугая патока, и ускоряться не хотела ни в какую! Каждое утро дней до дембеля по-прежнему оставалось несколько сотен, и это, согласитесь, когда тебе не сильно нравится в армии, факт совсем не радостный. Ну а через шесть месяцев, пообтершись и научившись правильно носить ХБ, морду приобретя хитрую и молодцеватую, часто задумываться о бренности бытия и предстоящей вечности Петька перестал. И даже если вспоминал о том, что ему тут еще год с хвостиком мытариться, то только в тех случаях, когда от родителей или от закадычного друга Ильхама, с которым еще со времен их ползункового детства дружил, письма с описанием событий его родного двора получал.

Важно сказать, что вырос Петька в сильно южном городе. Настолько южном, что вся остальная страна, в нарушение непреклонной географической логики и неумолимых законов физики, всегда располагалась строго на север. Солнечных дней в этом городе странным образом было больше трехсот шестидесяти пяти в год, а снег выпадал на пятнадцать минут два раза за зиму, ну, просто так, чтобы о нем как о природном явлении не забыли. В январскую «стужу» Петькина мама, собирая его в школу, настойчиво увещевала надеть пиджак, потому как: «На улице сегодня сильно холодно – всего плюс десять!» И, надев тот самый пиджак, добежав до школы за несколько коротких минут, умудрялся Петька по пути замерзнуть до синевы на губах и окоченения в пальцах всех своих конечностей. Февральские же плюс двадцать казались всем жителям того города благословением Господним и долгожданным потеплением после долгой, аж в целую неделю продолжительностью, и изматывающе лютой зимы с неимоверными морозами в плюс пять градусов. Плодородие же в этих краях было такое, что, к примеру, лопату, в землю воткнутую, надолго так оставлять нельзя было ни в коем случае. Черенок корни пускать начинал и свежими ветками обрастал, зараза! А уж фруктов и овощей всевозможных там в таком изобилии произрастало, что почти круглый год их прямо с грядок и веток от пуза и немытыми руками кушать можно было.