Но, как я уже сказал, юркого бойца в этот день по какой-то причине не нашлось, а регламент между тем выполнять все одно требовалось. На то он и регламент. Команда обслуживания, решив, что Нюх, будучи самым худым и пронырливым, как бы он этому ни противился, просто обязан исполнить роль авиационного виночерпия и реализовать полагающуюся спиртовую дозаправку. Нюх начал было отнекиваться и взывать к совести сослуживцев, мотивируя свой отказ тем, что у него на содержании масса иждивенцев, коих он не имеет права оставить сиротами, что не его это должностные обязанности, а также тем, что ему просто-напросто страшно. Оттого страшно, что, свалившись с такой высоты, он какую-нибудь важную часть организма обязательно повредит. В этом он, Нюх, совершенно уверен. И в том, что упадет, и в том, что повредит. Боевые товарищи клятвенно пообещали его, с высоты снисходящего, обязательно поймать и ни в коем случае телесных травм не допустить, а вот если он, Нюх, прямо сейчас и немедленно на крыло не полезет, так эти самые телесные травмы у него, у Нюха, даже без всякого падения возникнут всенепременно.

Выбор был невелик, и он таки полез.

Влез, на верхней ступеньке стремянки угнездился и бережно переданную снизу канистру в трясущиеся руки принял. Мелко дрожащими ножками в стремянку ненадежно уперся, канистру к груди прижал и, немного в разные стороны раскачиваясь, о своем коротком будущем задумался. Ну, то есть к заправке самолета изготовился. А раз уж изготовился, так и не откладывай на века, дорогой товарищ прапорщик, знай себе лей, технический регламент неукоснительно соблюдая. Он и полил. Полил широким потоком, причмокивающим размеренными «бульками» у самого горлышка канистры. Бульк, бульк, бульк… Булькало ровно так же, как булькает из вожделенной бутылки водки, предварительно на сутки уложенной в морозильник и теперь исторгающей из себя в хрустальную рюмку тугую, как растительное масло, водку, замерзшую до температуры минус десять. Ровно так же булькало, но значительно громче. Ну а вслед за этими, услаждающими слух звуками до обонятельной системы прапорщика донеслась густая волна испаряющегося спирта. Донеслась, по ноздрям вдарила и воскресила в воспоминаниях прапорщика те славные деньки, когда его собственные бидоны, откупориваемые для изъятия небольшой доли благодати, дарили его таким же радостным запахом и предвкушением предстоящей прибыли либо неменьшим ожиданием скорого праздника алкогольного опьянения.

Забывшись в сладких воспоминаниях всего на несколько секунд, заметался наш Нюх в объятиях неразрешимой дилеммы. Ну вот же он, спирт вожделенный, радость пьянства и денежной выгоды в себе несущий, берет и безвозвратно утекает в недра неблагодарного и неплатежеспособного механизма, ему, прапору, на прощание даже лапкой не помахав! А он, бедолага несчастный, при себе даже фляжки банальной не имеет, чтобы хоть толику малую себе на пользу заполучить. Ни фляжки, ни бутылки какой-нибудь невразумительной. А спирт между тем все утекает и утекает, и уже совсем скоро грозит в канистре полностью закончиться, ему, прапору, о себе только грустные воспоминания оставив. Вот ведь беда-то какая! Как же тут быть бедному человечку?! Так же совсем рассудка от расстройства лишиться можно. Отливать же срочно нужно!

Ну он и отлил.

Не имея подходящей посуды, но имея строгих контролеров в лице офицерского состава, расположившихся где-то в темноте у подножия стремянки, не нашел наш Нюх ничего лучшего, кроме как отлить максимально возможное количество спирта непосредственно в себя, в прапорщика. Отхлебнул, что называется, во все горло от щедрот предоставленных, высоко запрокинув голову и возведя почти пустую канистру над собой подобно статуе горниста из пионерского лагеря. Остатки спирта в количестве трех литров ринулись в ущелье разверзшегося рта и, не полностью в нем поместившись, окропили всего прапорщика густо пахнущей жидкостью. На секунду замерев в благоговейном восторге от того, что дилемма была-таки решена, прапорщик вдруг выпустил уже пустую канистру из лапок и, немного поколебавшись на вершине стремянки, рухнул за ней следом.