Ну а уже потом, через неделю, когда Нюх пришел в себя и его со всего размаху воспитывали комэск с замполитом, он слабо отбивался и уверял отцов-командиров в том, что он даже одного глоточка из той злополучной канистры не отпил, потому как он, прапорщик, уважаемый отец семейства, а не пьянь и позорная, и подзаборная единовременно. В свое оправдание прапор рассказывал абсолютно правдивую историю о том, что под командирский гнев и дисциплинарное взыскание подвели его погодные условия и высокое качество производных советской спиртовой промышленности. Оказывается, причиной того, что прапор пал так низко, были нестерпимая жара, нещадно палившая в ту ночь всю округу, и удивительно прекрасный и чистейший спирт, который из-за своих выдающихся качеств при нагреве немедленно испарился и начал витать в воздухе. Сошлись, так сказать, два жутких стечения обстоятельств, подкосивших несчастного, но очень благонадежного и совершено правдивого прапорщика.

В изложении Нюха случилось следующее: канистра, не вынеся жары окружающего пространства, в считаные секунды нагрелась до температуры кипения спирта, а тот, сидючи в канистре еще во вполне себе жидкой фракции, неожиданно вскипел и выплеснул в него, в прапора, тугую и насыщенную струю спиртового пара. Прямо в лицо с носом, понимаешь! При таком раскладе ему, прапорщику, не осталось абсолютно никакого иного выбора, кроме как эту самую струю полными легкими понюхать. Он уверял, что в полной мере осознавал возможные последствия таких полувоздушных ванн и даже, будучи ответственным офицером и порядочным человеком, опасался своего опьянения при непосредственном исполнении служебных обязанностей. Опасался и всеми силами, как это и полагается настоящему мужчине и прапорщику, старался этих последствий избежать. Но не дышать всю оставшуюся жизнь он себе позволить никак не мог, потому как это привело бы к его незапланированной кончине, а оставлять сиротами комэска, замполита и жену с детьми он в этот раз не решился. Не решился и одновременно с глубоким вдохом был вынужден понюхать плотную струю спиртовых испарений. Ну а дальше организм честного человека, не привычный к крепкому алкоголю, потому как не пьет прапор «вот те крест!», немедленно окосел и сдался на милость пагубному опьянению.

То есть выходило так, что ничего предосудительного он, прапор, не делал, а всего лишь нюхал. И то не по собственной воле нюхал, а лишь в силу сложившихся обстоятельств. Командир с замполитом, переглянувшись, полностью согласились с ранее присвоенными «дураком» и «лишенцем», грустно покачали головами и, разрешив наконец-то проваливать, окрестили несчастного прапора Нюх-Нюхом. С этого самого момента уже больше никто не звал его ни по имени, ни по отчеству. Исключительно Нюх-Нюх. Ну а потом, немного позже, когда благодаря не менее яркой, но совершенно иной истории в эскадрилье завелся лейтенант с прозвищем Наф-Наф, Нюх-Нюха, дабы не смешивать в единую семью поросят двух совершенно разных людей, в поименовании немного сократили и стали называть просто Нюхом.

Ну так вот, это к чему я вам все так подробно рассказал? А к тому, чтоб вы сами убедились в том, что прозвища на Руси абы кому и абы так не выдают. Повод нужен. Обязательно серьезный повод требуется. Ну а уж если такой повод случился и прозвище все ж таки присвоили, то деваться от него будет уже некуда. Так и будешь дальше жить, медленно, но уверенно имя, родителями даденное, напрочь забывая. Нюх же, даже когда из эскадрильи в ставку войск для службы со всем своим семейством переведен был, помимо кучи детей, тещи и удостоверения личности приволок с собой как самый ценный багаж и свое прежнее «погоняло». Как уж оно вслед за ним без всякой записи в личном деле на новое место пробралось, мне не известно, но только и на новом месте никто его, кроме как Нюхом, не называл никогда.