Так что да, я вполне себе тупой кассир. И как у всякого уважающего себя дурака, у меня, конечно же, есть свое ценное мнение. Ух, как же я сейчас выскажусь!

У писателя Байтелла есть книга «Семь типов людей, которых можно встретить в книжном магазине». У любого крупного издательства обязательно имеется литература об уютных книжных. Даже у нас в магазине «Во весь голос», где я в минуты затишья придумываю эту книгу, есть уютная литература о маленьких книжных лавочках. Нам даже периодически говорят, что у нас самих уютно.

А я расскажу о вопросах, которые слышу на работе каждый день. Опять-таки, я не опрашивала коллег и не проверяла, меньше или больше мне повезло повстречать сумасшедших. Могу заверить только в том, что не ищу и не провоцирую их специально. Подозреваю, что в этом не будет ничего уютного, но все равно ведь найдется обозреватель, который напишет что-нибудь вроде «какая теплая и вдохновляющая книга!».

И тогда я запомню его (или ее) лицо, поставлю фотку на кассе на подставочку рядом с портретом Гейне, которому наши мальчишки показывают свои стихи, написанные на смене, и попрошу коллег не делать скидок, если этот человек у нас покажется.

Итак, эта книга не будет ни исчерпывающим исследованием, ни уютным чтением. Но она, возможно, покажет, как мы, книжные продавцы, живем и почему некоторые из нас (конкретно я) такие глумливые и туповатые.

Что интересно, этот вопрос задают обычно не центровые технократы, обвешанные навороченной техникой. Нет, это вопрос таксистов (которые почти всегда неместные). И еще этот вопрос очень любят туристы из глубинки, которые спрашивают Достоевского и бестселлеры десятилетней давности. А москвичи, да и питерцы уже, видимо, привыкли к ренессансу винила, начали воспринимать бумажные книги как очень дорогие предметы гордости, коллекционирования и подкрепления статуса и перестали удивляться.

Иногда я отвечаю прямо: нет, никто больше не покупает бумажные книги. Это магазин-призрак. Он поднимается со дна Финского залива раз в десять лет на один день. Купи хоть наклейку, Нильс Хольгерссон, избавь нас от векового проклятия.

Но давайте я достану свой дедовский пояс из собачьей шерсти, бахну любимой кактусовой настойки и расскажу, как оно бывало давеча и почему давеча – не то, что нонеча, а заодно и какая бывает бумага и почему, на мой взгляд, не перевелись еще любители этого безнадежно устаревшего формата.

Для ребенка из деревни, который пал на колени с воплем восторга при виде «Читай-города» на окраине города Орла, потому что это был первый в его жизни книжный магазин, особой разницы между книгами не было. Большие и малые, на мелованной бумаге и на газетной в переплетах и обложках, они несли информацию и уже потому были прекрасны.

А еще как-то так само собой вышло, что ни у кого из нас не было ужаса перед пометками в книгах. Наша детская часть библиотеки – воплощенный кошмар аккуратной бабушки. Книги порваны, склеены, порваны снова в других местах, снова склеены, изрисованы, пошли волнами от дождя или от пролитой воды с остатками акварели, кое-где изжеваны.

Сейчас у нас в магазине есть три итальянские книжки, где просто можно рисовать прямо на страницах, прямо на оригинальных иллюстрациях. Естественно, я очень часто слышу вопли ужаса: «Как, рисовать?! Как, прямо в книжке?! Но ведь если ребенок поймет, что в книжках можно рисовать, его будет не остановить!» Дальше предлагается представить звуки обрушения мира под обстрелом сил хаоса в лице трехлетки с фломастером.

Наемному работнику в магазине следует помнить, что он здесь не для проповедей, а для продаж, и ужас – не самая удобная в торговле эмоция, хотя и далеко не бесполезная, так что до «ну и что такого, пусть разрисовывает» я почти никогда не дохожу: затыкаюсь, то есть перевожу разговор на другое. В конце концов, творческая свобода – тоже привилегия, и расстраивать людей, которые таковой лишены, даже как-то жестоко. Но иногда все же хочется прокрутить перед их глазами кое-какие кадры из моего прошлого и посмотреть на реакцию.