Мы учились в первую смену, а во вторую смену здесь занимались то ли первоклассники, то ли второклассники. Шариковых ручек тогда ещё и в помине не было, и они писали обычными перьевыми ручками, макая их в чернильницы. Эти стеклянные чернильницы-непроливашки стояли в ящичке на окне.

И тут снова отличился Коля Дидин. Когда мы пришли из спортзала, чтобы переодеться (после физкультуры было ещё несколько уроков), Коля неожиданно схватил чернильницу и метнул её в печку. Она разбилась, на печке растеклось большое фиолетовое пятно. И пока мы осмысливали это, Коля, который захмелел больше остальных, продолжил своё чернилометание.

Дурной пример заразителен. Как и все, я тоже вложил свою лепту в разрисовку стен. И мы опомнились только тогда, когда все непроливашки были разбиты.

В дверь, закрытую, как обычно, на стул, уже ломились.

– Немедленно откройте! – донёсся до нас голос директора.

Боевой задор сразу исчез. Наступил час расплаты.

– Кто? – первым делом спросил директор, который пришёл в сопровождении учителей-мужчин.

Мы молчали.

– Я спрашиваю, кто зачинщик? – ещё раз повторил директор.

Коля уже спал за партой. Сваливать всю вину на него никто не хотел. И тогда я встал и признался:

– Зачинщик я.

Но тут поднялись Саша Гейдеко и Юра Березин:

– И я! – едва ли не хором произнесли они.

После этого встали и все остальные.

– Мы, – сказал за всех Юра Орлов.

Директор задумался.

– Ладно, – вынес он свой вердикт. – Коль вы такие дружные, завтра приходите с извёсткой и щётками и белите стены. Но если вы ещё учините нечто подобное, пеняйте на себя. Выставлю всех с волчьим билетом.

О малютке и Афанасии Фете

В последний день занятий в девятом классе Саша принёс в класс своего домашнего вина, и мы выпили его на перемене втроём вместе с Борисом.

Был урок литературы с нашим любимым Яковом Марковичем. Саша сидел один и гундел себе под нос:

«Знаю я, что ты, малютка,

Лунной ночью не робка:

Я на снеге вижу утром

Легкий оттиск башмачка».

Мы с Борисом играли в подкидного дурака. В парте стоял стакан с вином, в который попала дохлая муха. Условия были такими: тот, кто проиграет, должен этот стакан выпить.

Но мы не доиграли.

– Что это ты шепчешь? – спросил Яков Маркович Сашу.

– Я не шепчу, а пою, – обиделся он.

– И о чём же ты поёшь?

– Не о чём, а о ком, – поправил его наш общий друг. – Я пою о малютке.

– О малютке? – удивился учитель. – Но мы сейчас заканчиваем изучать «Войну и мир» Льва Толстого. Причём тут какая-то малютка?

– Да, вы правы, – согласился Саша. – Про малютку не Толстой, а Фет стихи написал. Тот, который Афанасий Афанасьевич.

– А ты не мог бы прочитать нам это стихотворение? – попросил Яков Маркович.

– Я шепелявлю, – заявил Саша. – Можно, я лучше спою?

Раздался смех. Но Саша сохранял серьёзность.

– Спой, – разрешил Яков Маркович. Он был демократом.

Смеялись уже все, кое-кто хватался за живот.

Саша встал и, подражая оперным певцам, наполовину спел, наполовину продекламировал:

«Правда, ночь при свете лунном

Холодна, тиха, ясна;

Правда, ты недаром, друг мой,

Покидаешь ложе сна…»

Урок был сорван вконец. Класс развеселился. Кто-то аккомпанировал Саше, барабаня по крышке парты, кто-то пускал бумажные самолётики. И никто не обратил внимания, что дверь в коридор полуоткрыта, а за всем этим наблюдает директор. И всем нам досталось по первое число.

Шёл под красным знаменем…

Так получилось, что за три года в Ставрополе мне пришлось учиться в трех разных школах. Это было связано в основном с хрущевскими реформами а образовании. Последней мой школой была самая элитная школа города – №1.

Меня и Сашу Гейдеко не хотели сначала туда принимать – мы были троечниками. Но всё же смилостивились. И мы попали в класс, где учились отпрыски практически всех руководителей края. Но учились плохо. Им, конечно, завышали оценки, но их суммарный интеллектуальный уровень был ниже среднего.