– Вы говорите об Ордене, учитель? – Пайтор спросил об этом без ложной скромности и робости.

– Лишь там вы удовлетворите свою жажду знаний, – чуть сухо кивнул Сурнар, который, как было известно Пайтору, недолюбливал чернокнижников. – Такова горькая правда жизни. Человеку ваших талантов возможно будет реализовать себя лишь в двух местах – или в Латионе, или же в Шатре3. Но знания классической школы я передал вам в значительном объёме, тогда как мастерство чернокнижников – обширная и неизведанная для вас территория.

– Однако же вы неоднократно давали понять, что их искусство зачастую преступает границы морали.

– Да, и потому меня гложет эта дилемма. Знания чернокнижников – яд, но мы ведь используем яды и для врачевания. Один и тот же нож режет хлеб и отнимает жизнь. Я не столько страшусь того, что вы прикоснётесь к тем знаниям, ибо они – лишь инструмент, сколько опасаюсь, что вы поддадитесь тлетворному влиянию Ордена. Увы, они давно уж служат не науке, но себе и императору. А когда магия идёт в услужение властям или страстям – жди беды.

Пайтор смиренно внимал этим нравоучениям. Он понимал, что ещё слишком юн, чтобы иметь собственное мнение по данному вопросу, и потому воспринимал суждения мессира Сурнара как должное. Хотя, говоря откровенно, если бы тот удосужился узнать мнение своего ученика, юноша вынужден был бы признать, что ему очень хочется попробовать на вкус это новое запретное знание. Оно дразнило его тем сильнее, чем больше наставник пытался предостеречь от него своего подопечного.

– Впрочем, хвала богам, вы ещё слишком юны, чтобы Орден охотно принял вас в свои ряды, – продолжал меж тем маг. – Несмотря даже на ваши таланты, эти напыщенные лизоблюды всего вернее вас выставят вон из башни Кантакалла. И это, пожалуй, будет даже к лучшему. Полагаю, ваш дар не останется незамеченным, и какой-нибудь чернокнижник с радостью возьмёт вас в ученики. Так вы сможете постигать основы их наук, и при этом не становиться частью Ордена. По крайней мере до тех пор, покуда вы достаточно не окрепнете умом и сердцем, чтобы уметь обуздывать свои желания.

На том и было решено. Уже на следующий день молодой Пайтор Дегальда оставил аскетичный дом своего учителя и отправился в Золотой Шатёр. Но прежде, хотя для этого и нужно было сделать порядочный крюк, он решил заглянуть в родное имение и навестить отца, с которым, как он знал из весьма редких писем, не всё было хорошо.

И вот теперь он сидел у постели отца и понимал, что всё, судя по всему, гораздо хуже, чем он себе представлял. Жестокая болезнь и старость изглодали старика почти до костей, и было ясно, что ему вряд ли дотянуть и до зимы. Ужасней всего было то, что этот великий человек, которым Пайтор всегда гордился, умирал теперь вот так – в полном одиночестве, брошенный не только единственным сыном, но даже и собственным управляющим. Один, в вонючей тёмной комнате постепенно ветшающего особняка…

Будь отец уже мёртв, Пайтор, не задумываясь, выставил бы имение на торги и продал бы его за любую цену, какую ему предложили. Он понимал, что его жизнь и его судьба не связаны с этим местом, этим домом и даже старыми могилами, где покоились все его родные. Здесь ничто не держало его, и даже более – здесь всё было ему отвратительно.

Но теперь, похоже, его планы кардинально менялись. Молодой человек понимал, что не сможет уехать, оставив здесь всё так. Отец заслужил умереть достойно, как подобает представителю рода Дегальда. А затем уж пусть это место даже обратится в прах – неважно!

– Тебе, должно быть, темно, сынок, – меж тем проговорил отец. – Слуги держат окна и шторы закрытыми. Говорят, чтоб не налетела пыль. Но ты распахни шторы, да открой окна. Я хочу почувствовать солнце на своей коже и вдохнуть немного свежего ветра.