А вот мамочку я просто обожал: ее доброту, улыбку, нежную кожу и аромат фиалок. Я рос, держась за ее юбку, защищенный от всего мира. Думаю, те годы оставили у меня самые светлые и радостные воспоминания. Но вскоре положение семьи резко ухудшилось. Крестьяне уезжали из провинции в крупные промышленные центры. За несколько месяцев центр города и окрестности Куфштайна обезлюдели, обувной бизнес Грубера пришел в упадок. В январе 1888 г. отец остался без работы. Надо было срочно что-то искать. Тогда он решил попытать счастья в Вене и открыть, наконец, собственную обувную лавку в столице Дунайской империи! Заказчики рассказывали, что венские фабриканты охотно берут на работу женщин, потому что им меньше платят. Промышленная революция механизировала ткацкие станки, теперь надо только переключать рычаги, а с этим справится любая работница. Мать быстро найдет заработок, он тоже. Они поднакопят, снимут небольшое помещение. Коммерция – тропа, выводящая бедняков к славе.

Таким образом мои родители влились в огромные толпы тирольских крестьян, поехавших за гроши работать в город. Они отринули старый мир в надежде на лучшую жизнь. Опять исход. Для мамы быстро нашлась работа на заводе с новомодными станками. Зарплата была мизерной, скудные сбережения родителей таяли, как снег на солнце. Отцу ничего не оставалось, как наняться на фабрику, где шили сапоги для офицеров австро-венгерской армии: он встал на конвейер.

Бедность все не отступала от нас, старик шел ко дну. Вымотанный, озлобленный, раздражительный, он все больше уходил в себя. Замыкался. Ругал мать за то, что ей мало платили, стал пить, лез в драку. Как ни горько, но от мечты о собственном деле пришлось отказаться, и отец с вечера до утра сидел в тупом озлоблении, не в силах смириться с проигрышем: свойственные ему покорность и узость взглядов работали против него. Я рос как мог, как получалось. С каких-то пор мне стало казаться, что его раздражает моя молодость. Он словно завидовал моему непочатому будущему.

Живя в Вене, двенадцатилетним подростком я работал по десять часов в день в цехе на расчёсывании шерсти. Утром, идя на фабрику, я видел других детей и не мог отвести от них глаз. Они были сытые, хорошо одетые, самоуверенные, даже нахальные, у каждого – белая рубашка с крахмальным воротничком и ломоть булки с изюмом в руке! Я хотел жить, как они. Вырваться из мира бедняков. Изведать тепло и уют буржуазного дома. Это желание было неудержимо. И тогда я стал обманывать родителей. Два года подряд я недодавал им часть получки и в результате накопил приличную сумму. Я грезил новым Эльдорадо: Америкой. О ней в то время говорили все. Там можно испытать удачу. Поймать фортуну. Старик кричал и ругал меня последними словами, мать рыдала, но я все равно уехал – осенним утром, на рассвете. Сначала запрыгнул в старый товарный поезд, три дня добирался в вагоне для скота от Вены до Мюнхена, затем из Мюнхена в Брюссель и, наконец, прибыл в Антверпен. Во Фландрии пришлось долго сидеть на карантине из-за ужасной лихорадки. Я рисковал вообще никуда не уехать. Выздоровев, я сумел купить билет третьего класса на трансатлантический лайнер «Ред Стар Лайн». То был настоящий мастодонт, великолепный пароход, в котором мои глаза уже ясно различали роскошь будущей жизни. Я четко знал, чего я хочу, я шел навстречу судьбе.

14 июня 1940 г.

– Noch einmal, bitte!

– Jawohl, mein Hauptmann.

Немцев человек двадцать, у всех лакированные сапоги, короткие стрижки. Надраенные золотые пуговицы и мундиры с иголочки. Франк все там же, за барной стойкой. Начинается позиционная война. Шарль Бедо хотел было вступить с немцами в беседу, но те едва взглянули на него и бизнесмену пришлось отступить. Немецкие офицеры еще не знают, кто такой Бедо, плевать им на какого-то француза. В ореоле недавно одержанной победы они чувствуют себя здесь как дома.