– Послушайте, Мейер, – Старуха смягчает тон. – Я не хочу вас выгонять. Будем откровенны: ваше мастерство высоко ценится немецкими гостями и всем Парижем. Было бы глупостью с моей стороны лишиться того, что они называют вашим «искусством коктейлей»!

Тишина. Мари-Луиза сверлит его глазами-пуговицами. Франк никогда раньше не заходил в кабинет Сезара Ритца. Обстановка строгая, аскетичная, под стать бывшему владельцу. Старинная мебель сверкает, висящий на стене портрет великого отельера тонет в густом запахе пчелиного воска.

– Я предлагаю вам сделку, Франк. Министр Геббельс сообщил мне и господину Элмигеру, через полковника Шпайделя, что он желает как можно скорее возобновить в отеле «Ритц» светскую жизнь. Он находит нынешний Париж скучным и требует изменить ситуацию. Два лозунга: активность и веселье. Он хочет, чтобы на Вандомскую площадь вернулись отборные представители парижской артистической среды. С вашей помощью мы хотим вернуть прежних завсегдатаев… Саша Гитри, Серж Лифарь, Жан Кокто… Они оказывают вам особое расположение, я ведь не ошибаюсь?

– Невероятная любезность с их стороны.

– Допустим, но с ее помощью вы сможете доказать свою лояльность – мне.

Франк чувствует ловушку. Поставленная задача практически невыполнима: «Ритц» никогда больше не станет прежним, пока его бар заполнен немецкими мундирами. И еще одно: от артистов с их постоянным желанием эпатировать и привлекать к себе внимание можно ждать чего угодно.

– Положитесь на меня, – наконец, соглашается Франк. – Я обсужу это с Гитри при первой же возможности.

– Прекрасно! Я уверена, господин Мейер, мы с вами еще поладим… При условии, конечно, что вы готовы выполнить и мою вторую просьбу.

Ее улыбка не сулит ничего хорошего.

Зюсс ликует, Элмигер замер с легкой тревогой на лице.

– Восстановите раздельные бары: мужской и женский.

Она делает вид, что еще раздумывает.

– Нет! Лучше просто запретить туда доступ дамам. Вот именно! И я хочу, чтобы это было прописано в вашем внутреннем регламенте. Все ясно?

– Да, сударыня.

– А до тех пор ваш бар закрыт.

На лице Вдовы – почти любезный оскал. Франк встает, чтобы уйти, под непроницаемыми взглядами Зюсса и Элмигера.

– Кажется, вы наконец готовы внять голосу рассудка, господин Мейер. Мы встали на путь примирения! Скорей бы здесь поселился маршал Геринг, – продолжает она, обращаясь к Элмигеру. – Его присутствие восстановит некоторый порядок в рядах посетителей. Кстати, Ганс, все ли готово? Работы по установке ванны будут завершены в срок?

– В пятницу, сударыня. И завтра доставят мебель из Версальского замка.

– Прекрасно. Проверьте, чтобы на всем постельном белье, халатах и банных принадлежностях были вышиты его инициалы. Монограмма в красном и черном цветах. Дьявольщина! Ничего не готово, все надо контролировать!

Франк Мейер покидает кабинет, ощущая необыкновенную усталость. «Дьявольщина»… Излюбленное выражение его матери. Она так гордилась тем, что знала это французское слово! И выдавала его по любому случаю. «Дьявольщина, штрудель прямо тает во рту! Дьявольщина, что за грязные цициты! Дьявольщина, как рано Песах в этом году!» Но его любимая мамочка была сама доброта, – а вдова Ритц известная язва. Мать повторяла ему, что главное – не гневить Бога. Франк гораздо более опасается людей: и не меньше мужчин – женщин. Многие профессиональные сообщества уже требуют увольнения иностранцев и все чаще заговаривают о введении особого статуса для евреев. Лучше не думать о том, как поступила бы Мари-Луиза Ритц, узнав, что ее бармен не только бездарь и трус, но и еврей! По крайней мере, по рождению.