– Ну если и поцеловал, то как-то без большой охоты, – откликнулся парень с флейтой. – Я только что избавился от всего, что у меня было. – И он вывернул карманы брюк.

– Ты хочешь сказать, тебя избавили, – рассмеялся Банджо.

Флейтист поведал им свою историю. У него были превосходные белые зубы и красные десны, и с чувством удовлетворения выставляя всё это напоказ, он рассказал про «свою старуху» и «свою» Канаву с той же сердечностью, с какой делали это до него многие и многие цветные парни. Начал он с того, как уволился со «старухи» после ссоры с одним офицером. «Старуха» была вроде той, что доставила в Марсель Банджо, – редкой породы, одна из тех слоняющихся по всему свету американских тихоходок, что время от времени показываются в марсельском порту. Экипаж был сплошь негритянский, флейтист был среди них единственный «светлячок». Был там один депортированный вестафриканец по имени Талуфа; покинуть корабль ему следовало в каком-нибудь европейском порту, и он выбрал марсельский как самый вольнолюбивый.

Флейтист и Талуфа стали большими друзьями. На судне они были самыми примечательными персонажами. Талуфа был родом из колонии в Британской Западной Африке, там посещал миссионерскую школу и человеком был умным. Флейтист же родился в Хлопковом поясе, но, еще когда он был маленьким, семья его переехала в Нью-Джерси. Там он ходил в школу и окончил ее с дипломом о среднем образовании. Из Штатов он выехал впервые. Раньше он плавал только вдоль побережья, из Нью-Йорка в Новую Англию и из Нью-Йорка на Юг.

В школе он немного учился по-французски. От бывалых моряков флейтист наслушался о чудесах Марселя, и юношу захватила идея добраться до него. Ему хотелось на славу повеселиться в городе, но стоянка у них была всего три дня. Он работал в столовой для старшего состава и исхитрился получить нагоняй от одного из офицеров.

– Я послал его подальше, – рассказывал флейтист. – Он обозвал меня гребаным вонючим ниггером, и я говорю – раз тебе так тошно, вон дверь, она не заперта.

После этой выходки капитан потащил флейтиста в американское консульство, но там ему не позволили его рассчитать.

– Консулу вообще не сдалось, чтобы по этой милейшей всемирной помойке шаталось всякое морячьё, – блаженно хохотнул Банджо.

– Вот уж нисколечко, – согласился флейтист. – Капитану он сказал, чтоб вел меня обратно на корабль, а мне – мол, чтоб пикнуть не смел. Я говорю, лучше бы мне дали расчет. А он мне: «Нетушки, мой мальчик, не на твоем веку. Поедешь домой к своим б’татам и дын’м, сэр. Вот черт! А хорошо бы сейчас домой, дыньки пожевать – сам не отказался бы». Он нарочно так говорил, проглатывая звуки, – издевался надо мной.

Флейтист с капитаном вернулись на корабль, и флейтиста перераспределили в столовую команды. Но он даже первое поручение не успел получить – уже сцепился с машинистом из котельной.

– С меня хватит этой грязной старухи, я увольняюсь! – вскричал флейтист, и капитан с превеликим удовольствием наблюдал за тем, как он с чемоданом наперевес спускается по трапу. Талуфа еще оставался на борту, его должны были рассчитать завтра. У флейтиста было десять долларов, и он сменял их на франки. Он снял комнату в Жольет и оттуда направился прямо в Канаву.

Завороженный, флейтист слонялся по дивному марсельскому рыбному рынку. Красные рыбины и голубые, серебристые, золотистые, изумрудные, топазовые, черно-коричневые, серо-стальные, полосатые, чешуистые, толстобрюхие рыбины, а еще дворняги и бродячие коты, что рычат и шипят друг на друга над выпущенными рыбьими потрохами. Большой рыбный город Марсель – со здешнего центрального рынка на маленькие развалы, в мастерские и кафе расползались склизкие, чешуйчатые, хладнотелые твари – для перепродажи, для готовки и бог знает для чего еще.