Это было, наверное, весной, перед Центральным театром, в начале Ботанишер-штрассе. Там стояли два таких типа – в коротких кожаных штанах, синих куртках, из-под которых нахально выглядывали яркие клетчатые рубашки. Потом мне еще не раз попадался на глаза такой или похожий наряд. Он выделялся, как красный шарик среди кучи серых шаров. Он бросался в глаза, хотя и не слишком, потому что других было все же значительно больше.

И вот теперь эти красные шарики пригласили меня к себе. Хотелось ли мне к ним пойти? Конечно, хотелось.

Я вставил закладку в книгу, отложил ее в сторону и поднялся. Наглаженные брюки и белая рубашка для первого визита не годились. Чтобы не опозориться, мне нужно было подобрать другую экипировку, обязательно.

Наш гардероб был метра три высотой и столько же в ширину – так мне, по крайней мере, казалось. Как обычно, петли правой створки выразили резкий протест. Я принялся наобум перерывать стопки вещей. Льняные куртки, подтяжки, костюмы, – ничего подходящего не находилось. Тут взгляд мой упал на короткие брюки до колен, я не носил их уже несколько лет, но это лучше, чем ничего.

С верхней частью дело оказалось еще сложнее. Подобрать хоть что-нибудь, что не напоминало бы пай-мальчика, оказалось просто невозможным. В какой-то момент я сдался, закатал рукава рубашки, выпятил нижнюю губу и повернулся к зеркалу. Мое несуразное отражение язвительно продемонстрировало мне результаты моих усилий. Ни то ни се. «Плевать», – подумал я. В конце концов, они меня пригласили, а не я им навязался.

Духота медленно просачивалась сквозь щели оконных рам. Это был один из тех вечеров, когда ты каждую минуту ждешь, что небо вот-вот разверзнется ливнем или хотя бы перестанет давить адским жаром и расчистится, так и не подарив из вредности ни единой капли дождя.

Я вышел на улицу. Посреди большого перекрестка возвышалась стела с гербом города и распятием. Что-то такое историческое, я толком не знал; во всяком случае, эта стела дала название перекрестку – Конневицкий крест. Проходя мимо стелы, я похлопал по ржаво-красноватой порфировой колонне. На счастье.

Мне не пришлось ломать голову, к какому из двух кинотеатров направиться. Копна волос соломенного цвета на голове у Генриха сверкала возле «Конневицкого кинематографа» на Пегауэрштрассе, и видно ее было издалека. Я шел не спеша и потому мог спокойно разглядеть его как следует. Удивительно все-таки, думал я, насколько иначе он выглядит без привычной угольной грязи. Белые гольфы, светло-коричневые высокие башмаки, короткие кожаные штаны, рубаха в черно-красную клетку – поразительная метаморфоза. Рукава у него тоже были засучены, это меня успокоило. Он встретил меня широкой, как распахнутое окно, улыбкой.

– Пришел! Здорово! Как дела? Гуляешь на каникулах?

Я пожал плечами и одновременно кивнул. Его товарищи оценивающе смотрели на меня, и по их лицам я понял, что среди них явно нет таких, кто наслаждался бы каникулами. Я поспешил сменить тему.

– Харро, – сказал я, протягивая руку первому попавшемуся парню из группы, обожженному солнцем верзиле, которого я видел вместе с другими несколько дней назад. От его рукопожатия я чуть не присел, но сдержался.

– Вилли, – сказал он, продолжая разглядывать меня изучающим взглядом, в котором, впрочем, не было враждебности.

– Наш спортсмен, байдарочник, – сказал Генрих. – А вот еще один.

Он водрузил свою клешню, похожую на гигантского паука, на плечо стоявшему рядом с Вилли парню.

– Рихард, – сказал тот. Мы пожали друг другу руки. Обошлось без эксцессов, я уже был подготовлен.

Я не успел со всеми познакомиться, потому что Генрих разразился смехом. Он смеялся и смеялся и все колотил кулаком по собственной ладони – по звуку это напоминало шлепок по воде, когда в бассейне плюхаешься в воду животом.