На камни она выбралась совсем без сил.

В эту ночь Машка заснула, так и не одевшись, и не перебравшись обратно на свою кровать, как делала почти всегда.

Андрея мучила боль в горле и ломота во всем теле. Под легкой простыней его знобило, хотя эта ночь ничем не отличалась от прочих душных южных ночей. Он хотел встать и заварить себе горячего чая, но ему стало жаль будить Машку и того, другого, который тоже спал в ней сейчас.

Он поплотнее завернулся в простыню и осторожно, чтобы Машка не проснулась, притёрся к её горячей спине. Он лежал, с трудом сглатывая слюну, обдирающую раздражённое воспалённое горло, пока наконец не заснул.

Проснулся он от того, Машка рядом ворочалась и чуть постанывала от боли. Он приподнялся на локте. Через занавеску в дверном проеме был виден рассвет. А потом он увидел пятна.

Андрей испуганно вскочил и уставился на простыни, растирая лицо руками.

Машка, не глядя на него, вылезла из постели и, стянув с кровати пододеяльник, завернулась до самого подбородка.

– Сам простыни постираешь, – сказала она бесцветно.

За ней качнулась занавеска, и снаружи послышался хруст гравия и сухой стук обуви без задников по сухим, прокаленным за лето плитам дорожки.

Машка долго не возвращалась, и Андрей пошел за ней следом к душевой кабинке в глубине сада. Он слышал, как она возится там, но, сколько ни стучал, Машка дверь не открыла.

Он побрел к умывальникам и ополоснул лицо холодной водой. Горло всё ещё немного першило, но насморк, кажется, проходил.

Вдоль тропинки цвели розы, и пахли в зарождающемся зное нового дня сладко и удушливо. Он подставил скомканные простыни под струю. Красноватая вода стекала струйками в обитую чугунную раковину и уходила в отверстие слива. Дребезжание язычка умывальника и стук капель по раковине громом раздавались во дворе ещё не проснувшегося дома. Пятна расплылись, только немного посветлев, превратились в розовые и размылись, оставив контуры по краям. Теперь, наверное, можно будет, при желании, принять пятна за винные.

Кинув комок простыней в комнате, Андрей вытащил на дорожку собранные ещё накануне чемоданы и уселся ждать рядом с ними. Небо было неясное, маревное, молочно-розовое. Чемоданное утро.

Машки долго не было. Потом она появилась на дорожке уже одетая, бледная, с посеревшим лицом. Когда она успела одеться? – поразился он. Потом вгляделся в её лицо. Утренняя зябковатость и бессонница, превращающая загорелые лица в серые и измождённые, делали Машкино лицо одутловатым, обозначив мешки под глазами. Машка совсем не показалась ему красивой сейчас, и он почувствовал перед ней смутную вину за это.

Он встал, чтобы обнять её, но Машка отстранилась.

Она села на чемодан. Словно озябнув, обняла себя руками.

– Ты знаешь,.. – сказала она и замолчала.

– Что?

– Да не знаю я… То!.. – взорвалась она. – То ли мы просрали… его, то ли… не знаю!

Андрей молчал, стараясь придумать что-нибудь, но ничего не приходило ему в голову. Он потер рукой вялое заспанное лицо и взъерошил волосы.

– А может, это месячные?.. – наконец спросил он.

Машка медленно и криво усмехнулась.

– Думай, как тебе больше нравится.

Она встала и потянула за ручку чемодана.

– Хорош улов!.. – она посмотрела на простыни, валяющиеся у двери, и вдруг хрипло рассмеялась.

Андрея покоробило от её смеха.

– Что? – спросил он.

– Да ничё… Я подумала: хорошо, хоть труп прятать не надо…

Она засмеялась снова, и Андрею почему-то стало неприятно находиться рядом с ней.

Его взгляд упал на Машкины коленки, тёмные от загара, в свежих розоватых царапинах от камней. Коленки были знакомые, не то что Машкино новое, постаревшее лицо. Именно постаревшее, вдруг подумал он с каким-то мстительным чувством. И ему почему-то захотелось плакать.