– А что, моя мать мечтает о внуках! Она, правда, скажет: "Съездил к морю, блин. Привез улов!" Но всё равно обрадуется, – Андрей рассмеялся. Потом снова достал платок и высморкался.

Машка задумчиво покачала головой.

– А мои будут в ужасе…

– Но обрадуются же?

– На самом деле – нет. Реально – придут в ужас, – она хихикнула. – Ну да и ладно…

Когда они снова добрались до пляжа, была уже ночь. Машка, в его футболке, облитой вином, повисла у него на руке, и смеялась не переставая.

Такой она нравилась Андрею, пожалуй, больше всего, и потому он никогда не мешал ей пить. Он, правда, подумал сегодня, что ей, может быть, теперь пить и не стоило. Но она так уверенно говорила о женщинах "в её положении", и, в конце концов, из них двоих на медика училась она, так что Андрей совсем успокоился.

С моря подул ветер, заставив Андрея поёжиться.

– Мне кажется, что дубак? – спросил он.

– Какой дубак?! Смотри не зарази меня, папочка, – хрипло и пьяно захохотала Машка, – Весь улов потравишь.

Андрей засмеялся. Он чувствовал себя весёлым и бесстрашным, как человек, уже прыгнувший в пропасть. В который уже раз за вечер, он спикировал к Машкиным ногам и чмокнул ее в мягкий, чуть выпуклый животик.

– О Господи, хватит! Там нет ещё ничего, кроме лишнего жира. Он сейчас ещё во-от такой, – Машка, прищурившись, почти сомкнула большой и указательный пальцы, показывая размер кого-то, не больше песчинки. И стала раздеваться.

– Пойдешь со мной? – спросила она.

Андрей посмотрел на море, с рокотом накатывающее на замусоренный песок и камни пляжа. Оно было чёрным и непроглядным, и Андрей снова подумал, что лучше бы не пускать теперь Машку в воду одну. Но думать о холодной воде было неприятно. Уже несколько часов, как к насморку прибавилось донельзя мерзкое першение в носоглотке, и от одной мысли оказаться сейчас в ледяной склизкой воде, он почувствовал озноб и застегнул ветровку до горла.

– Может, не надо? – без особой надежды спросил он.

– Ладно, раз ты не хочешь, – легко согласилась Машка и засмеялась снова, так что Андрей подумал было с удивлением, что Машка в кои-то веки послушалась его.

Машка скинула шлепанцы и обернулась к нему через плечо.

– Что тебе принести из моря? – спросила она с вызовом.

– Себя обратно принеси, – грустно ответил он и уселся на песок рядом с её вещами.

Она кивнула и, танцуя от боли по острым камням, направилась пирсу.

Он видел, как мелькнули в разреженной темноте её молочно-белые ноги, и следом услышал одинокий всплеск.

Удар о воду оказался жёстче, чем она ожидала. На секунду острая боль стрельнула от живота к спине, так что Маша едва не вдохнула под водой. В окружающей тьме забурлили пузыри, и на секунду она перестала понимать, где поверхность. Потом, в состоянии, близком к панике, она дёрнулась следом за пузырьками и всплыла, судорожно втягивая воздух и отплёвываясь. Отдышавшись, она пошевелила пальцами ног. Боли она не почувствовала, и потому успокоилась и поплыла.

Она плыла от берега туда, где абсолютная чернота неба неразличимо переходила в непроницаемую для света бездну моря. Вода тихо плескалась вдоль ее рук и около лица, и только по этому плеску она понимала, что в воде.

Последние отголоски какой-то хмельной суетливой радости, каких-то праздников и тостов, будто смыло с неё, и она прониклась ощущением космической пустоты и одиночества, странно успокоивших её. Когда она наконец обернулась, то не сразу смогла найти берег, белеющий тонкой полоской камней и песка вдали.

Она отдышалась, пугаясь оглушительных хриплых звуков своего дыхания, и поплыла обратно, всматриваясь в берег и чувствуя ноющую боль в шее от необходимости держать голову над водой. Берег, казалось, не приближался. Огромное и непобедимо-сильное море, казалось, не хотело отпускать её, уносило невидимыми глазу течениями.