С первыми звуками что-то срезонировало. Ольга улыбнулась и уставилась на девочку, раздевшуюся на холодном ветру. Она пела под дождем, но, казалось, что она забыла обо всем. Или вспомнила.

– Энд ё мамми гуууд лукинннн…

Английские слова были просты и понятны, как родные. Смысл проходил в душу помимо знания грамматики и словаря как-то внутренне, сразу от образного их значения.

Голос обволакивал душу, заполнял все щели в голове, заливался между ребрами и позвонками, проникая в желудок и коленные чашечки. С Ольгой происходило что-то невообразимое.

А Настя стояла и пела. Ей было все равно, что перед ней, перед крохотной сценой, да какая там сцена – так, возвышение из железяк и прожекторов, никого не было, что в холодном стекле дождя она стоит почти голая, ей было все равно, что она пела для трех с половиной человек…

Что холод пронизывал ее насквозь…

Или она этого не чувствовала? Наверное, нет. Ольга ощутила полное погружение в звуки, мелодию, слова.

От Насти исходило что-то необъяснимое, что-то сверхъестественное.

Как будто-то великий ктулху медленно поднимается с морского дна и транслирует каждому свои печали и мысли, свои чувства и сомнения по поводу вселенского разума.

Это было нереально.

Это было необъяснимо.

Это было проникновение в звуки мировых сфер.

Ктулху все поднимался и поднимался, черные волны раскачивались, небо сияло луною. Душа замолкала, соединяясь с чем-то большим, возможно, с тем знанием, что ждет нас после смерти, или было до рождения. И это приносило облегчение, вздох слияния с тем, кто все знает и думает обо всех нас, замирал где-то на губах, и легкость заполняла думы и душу.

Ольга очнулась, когда Настя уже сошла со сцены. Девушка накинула пиджак и корчила смешные рожи кому-то рядом.

На сцене был Дима. С кукольным лицом, нелепый и маленький он открывал рот невпопад фонограмме. Конец песни он допел своим голосом, страшно покраснев от напряжения, и голос этот полностью не совпадал с тем, что только что звучал отдельно от него.

«Ничего себе врут, – подумала Ольга, – да это же чужая фанера».

Она кинулась к Насте, на ходу вытаскивая из сумки кошелек. Щелкнув замком, она единым движением вытащила все, что там было – даже не посмотрев.

– Настя, – крикнула как можно громче, ограждения не давали возможности подойти поближе. – Настя!

Настя уже танцевала смешные па с Егором, они дурачились и смеялись, Егор подхватывал ее на руки и крутил, вокруг себя.

Ольга подошла к охране.

– Деньги можно передать?

– Нет, даже не думайте. Нельзя. Сегодня мы деньги не принимаем.

Удрученно Ольга пошла к машине.

«Анд ё мамми гуууд лукин», – звучало в ушах, и она улыбнулась, и, забыв досмотреть концерт, открыла дверцу своей упрямой и капризной сине-голубой тойоты. Сегодня ей стало понятно, как богатые дворяне спускали состояния на певиц. Мда… Так вот как это происходит. Вот что такое сирены!

Что-то вдруг вспомнив, она оглянулась на сцену. Там, нелепо размахивая руками, улыбались две девушки, они пели вместе, хором, весело.

Что-то я совсем очумела, – тряхнула рыжими волосами Ольга.

Надо все-таки досмотреть.

Несколько шагов к сцене, к прожекторам и камерам рамблера вернули Ольгу в «зазеркалье».

Невысокая, с распущенными волосами и косичками, тут уже пела Рита. Ее большие рыбьи глаза бегали растерянно по зрителям. Видно было, что она не знает, что ей тут делать и зачем она вообще тут стоит. Огромный рот открывался широко, издавая странные хрипящие звуки, как будто кто-то клещами тащил и тащил из глубины ее тела звуки, а они не хотели выходить, подчиняясь сознанию Риты, и всеми возможными средствами цеплялись за внутренности, за глотку, за связки, за легкие. Звуки были спрессованные, не похожие на пение, звуки овцы, потерявшейся в стаде, и не знающей, что бы такое сделать, чтобы ее заметил пастух.