– Пришла взглянуть на свой подарок, – она с шутливой досадой морщит нос, доставая из кармана нечто похожее на абонемент. Несложно догадаться, что подарок ей пришёлся не по душе.

Я сочувственно поджимаю губы:

– Ну хоть не уголь в носок.

– Даже и не знаю, что хуже.

– Да ладно! Давайте, знаете что. Давайте мы сделаем так, чтобы подарок вас не разочаровал. Давайте пойдём найдём рабочую омелу… в смысле кофейню…

Трой хохочет у меня над головой, да мне и самому как-то сильно весело.

– Хотя, знаете, можно и омелу.

– Не знаю даже, – она качает головой с раззадоренным видом. – Вы так усердно стремянку держите, неловко вас отрывать.

– А, да чёрт с ней, со стремянкой, – я отпускаю руки.

– Пр-р-р-редатель! – верещит Трой мультяшным голосом, засыпая меня остатками конфетти.

Снова смеётся, звонко так, но не противно по-девчачьи, а по-настоящему.

– Вы лучше держите своего проглота, а то упадёт ещё.

– Ничего, упадёт – поймаю, – успокаиваю я, а она улыбается уже как-то по-другому: тепло так, солнечно.

– Ладно, уговорили, – она крутит в руках абонемент. – Приду потом, проверю, что тут за расчудесные вкусняшки учат делать.

– Обязательно! – подбадриваю я и ещё добавляю на всякий случай: – Я тоже буду.

– Ага, договорились.

А когда она уже почти скрылась за углом, я кричу вслед:

– Это типа свидание!

Вообще, я не люблю про неё говорить – боюсь сглазить. Но, кажется, всё понятно и без слов.

– Как следует влюбился, – Ральф даже не спрашивает, улыбается с пониманием.

– По уши.

– И как?

– Не больно. Совсем не так, как поётся в песнях… Любовь-огонь, любовь-кровь, бла-бла-бла. Не знаю. Мне просто хорошо.

– Хорошо.

Эмма её зовут. С тех пор как мы познакомились, у меня такое впечатление, что Трой испытывает моё терпение на прочность.

Я говорю, что мне эта песня спать не даёт. Написал на свою беду, а теперь никак не могу выкинуть из головы. Крутится там, не даёт уснуть. Все думают, что я хвастаюсь, а я просто хочу спать.

– Да ладно, это просто нечестно. Я этих песен кучу написал: от и до. А ты… стоило написать один текст, как все сразу: «Ах, какой Саймон молодец!» К нему даже мелодии толком нет!

Это он мне высказывает. То есть мог бы высказать кому угодно, за глаза, но Трой за глаза не умеет. Я же вроде как лучший друг, а значит, мне и отдуваться. Я-то наивно полагал, что запись альбома будет проходить тихо-мирно, но нет: Трой весь как на иголках, мало заботится о том, чтобы не задеть чужие чувства. А я что? Мне бы надуться, шикнуть на него, но на меня с некоторых пор нашло всеобъемлющее великодушие, да и обиды не хватает. К тому же негодование в исполнении Троя настолько непосредственное и чистосердечное, что сердиться глупо.

– Почему ты не можешь просто порадоваться за друга? – невинно спрашиваю я. Всё-таки должно быть обидно хоть чуть-чуть. Песня – как-никак дело личное.

– Потому что, блядь, никто не радуется за меня! Когда я показываю новую песню, никто от восторга не прыгает, а?

– Потому что… это то, что ты делаешь, Трой. Ты пишешь песни, ты всегда пишешь песни.

– И что, значит, это несчитово?

Я копаюсь в голове в поисках ответа, но ответ лежит на поверхности:

– Просто все привыкли, Трой. Ты талантливый, все уже привыкли. Чего ты ещё хочешь?

– Я хочу порадоваться за друга, а не завидовать.

Я складываю руки на груди: само всепрощение во плоти.

– Ты завидуешь мне? Ты. Мне. Из-за песни?

Я не люблю про неё говорить, но меня все поздравляют тут и там, потому что, наверное, на лбу написано, что я счастлив. Чёрт побери, я счастлив. Это моё всепрощение. И я подозреваю, что дело совсем не в песне.

Трой взъерошивает шевелюру раз в десятый за наш короткий непродуктивный разговор. Наверняка принял двойную дозу кофе с утра – нервов комок.