– Но Ольга…

– Да.

– Я думал, ты хочешь сообщить мне что-то серьёзное, – разочарованно произнес я.

– А это разве несерьёзно? – возмутилась Ольга. – Занять свое место в ареопаге русской поэзии. Это, по-твоему, несерьёзно? – повторила она.

– Но…

– Венедикт, послушай меня. Я понимаю, сейчас тебе не верится, что ты со своим талантом можешь попасть в скрижали. Но сердце мне подсказывает, что это будет именно так… Да, только поверь в себя. Только сделай первый шаг. И мир искусства примет тебя в свое лоно.

– Но…

– Что?

– Я не хочу писать стихи. Я не умею, – взмолился я. – И в слове скрижали мне слышится что-то железное.

– А я не верю тебе, – категорично завила Ольга. – Не верю. Все талантливые люди всегда стремились к славе.

– Но мне славы не нужно.

– Всё равно. Талант должен пробивать себе дорогу.

– Но я не считаю себя талантливым.

– Ты хочешь быть лесником? – удивилась Ольга. – Простым лесником! Ты хочешь ходить между деревьями в этих ужасных болотных сапогах, сажать лес, жить черт знает где? Есть то, что вырастил в огороде?

– А что тут плохого?

– Всякий человек в твои годы мечтает быть на виду. Неужели ты этого не хочешь? Не чувствуешь?

– Не хочу, – искренне ответил я.

– Тогда я не понимаю тебя… Не понимаю, – трагическим тоном завершила Ольга и пошла от меня прочь, размашисто виляя задом. Вот когда я пожалел, что отказался от неё. Вот когда я понял, что не могу равнодушно смотреть на соблазнительных женщин, уплывающих от меня в просторы греховности.

И тут вдруг чья-то теплая рука легла мне на плечо. Я резко обернулся. Передо мной стояла учительница географии Людмила Петровна Вагнер. На ней был красивый синий костюм с желтой брошью на левом лацкане и коричневые туфли весьма внушительного размера.

– Как давно я тебя не видела, – своим певучим и приятным голосом пропела она. – Как давно! Какой ты стал статный и красивый! Прямо не верится… А помнишь, как я порой поглаживала тебя по голове?

– Помню, – смущенно ответил я, – только не знаю, для чего вы это делали.

В моем голосе отчетливо прозвучало холодное недоумение. Она на секунду замолчала. Её глаза наполнились влагой, а потом она, не стесняясь этой влаги, продолжила:

– Ты был похож на моего Володеньку. Володенька-то мой утонул ещё ребенком. А ты на него был похож…

Она зашмыгала носом.

– Ты очень на него похож даже сейчас. Я гляжу на тебя и представляю, каким бы мог стать мой сын, если бы остался жив… Дай бог тебе всего самого хорошего, дорогой мой. Извини меня, если я сделала что-то не так. Извини.

И она поплыла от меня своей мягкой беззвучной походкой. Я растерянно посмотрел ей вслед, и впервые в жизни мне стало стыдно. Только не понятно от чего.

Через несколько дней мне позвонила Ольга:

– Ну что ты решил?

– О чем ты? – переспросил я.

– О стихах. Ты не пробовал написать что-нибудь ещё?

– Нет.

– Ну и дурак! Ду – рак, – произнесла она по слогам.

В трубке раздались отрывистые гудки. Она выключила телефон. Я вернулся домой и вдруг понял, что у меня в жизни нет ничего своего. Я живу в казенной квартире, повторяю чужие мысли, делаю неприятную работу, разговариваю с пьяными людьми. Ем, сплю, пишу отчет о производственной практике – и больше ничего. И тут впервые у меня промелькнула крамольная мысль: «А что если Ольга права»? Может быть, пора вспомнить о призвании, о том, что отличает меня от других… А что если во мне действительно дремлет некий дар?

В тот же вечер, сидя перед большим окном в осенний сад, я написал: