А мой сосед между тем продолжал рассуждать:

– В России счастливых людей единицы. Поверь мне. Ведь, что такое Россия? Это страна вечных проблем и вечных перемен. Сегодня в России царизм, завтра – коммунизм. Вчера – коммунизм, завтра – капитализм. А послезавтра вообще неизвестно, что будет. Да ты сам давно должен понять, что не все перемены к лучшему. Иногда совсем даже наоборот.

– Почему, наоборот? – снова по инерции переспросил я.

– Да очень просто, – начал объяснять Володя. – Когда законы меняются каждый день, – как можно построить стабильное общество? Я, например, не представляю… Так что, в лес надо уходить, строить будку. Иначе – хана! У каждого интеллигентного человека в этой стране должна быть в запасе своя будка. Теплый туалет – не обязательно, а будку на всякий случай лучше иметь. По крайней мере, на какое-то время можно будет в ней укрыться.

– От чего? – скептически переспросил я, полагая, что мы живем в открытом демократическом обществе.

– От преследований, – вкрадчивым голосом, переходящим на шепот проговорил мой друг. – В России ни от чего зарекаться нельзя. Поверь. Здесь власть сегодня одна, завтра – другая. Сегодня тебя никто не слышит и не замечает. Такое впечатление, что тебя нет вовсе. А завтра вдруг, ни с того ни с сего, тебя приметят и припомнят все твои прежние выходки. Все твои дерзкие слова. И ты представить не сможешь, во что это выльется… Вот я, например, лишнего уже не болтаю, – шепотом добавил Володя. – На всякий случай… Кто его знает, как эта болтовня может потом обернуться. Дома обо всем говорю. Дома можно. В лесу – тоже, а на людях – лучше держать язык за зубами. Такое время.

Когда Володя так говорит, я начинаю испытывать беспокойство. Его массивная фигура в пятнистом комбинезоне внушает мне опасение. Красное и широкое лицо с маленькими темными глазками рождают в душе непонятный страх. Я почти уверен, что бояться мне нечего, но почему-то чувствую странный дискомфорт. Этот человек начинает подавлять меня своей подозрительностью. Пугать скрытной тягой к роковым пророчествам.

– Вот увидишь, – шепчет он, – эти перемены добром не закончатся. Ха-ха! Вот увидишь!

К чему это его горькое и саркастическое «ха-ха», понять не могу. Мне, например, вовсе даже не смешно. Мой отец в тридцать лет по ложному доносу попал в тюрьму и вышел из неё только перед Великой Отечественно Войной плешивым и постаревшим. И мне, если честно признаться, вовсе не хочется повторять его судьбу.

– Нет. Иметь прозапас тайное жилище в нашей стране – это неплохо. Во всяком случае, будет шанс какое-то время задержаться на свободе, – завершил свою мысль Володя.

Отец никогда не рассказывал о своих годах в Томском лагере. Он ненавидел Сталина, как личного врага, уважал Хрущева за решительность, но избегал крамольных разговоров на политические темы даже внутри семьи. У него это было как инстинкт самосохранения, как привычное и спасительное табу.

Володя между тем поднялся со стула, собираясь уходить. Его внушительная фигура стала ещё значительнее. Красное лицо выражало решительность.

– Пойду. Поговорю ещё с кем-нибудь. Одному будку не построить.

– Не будку надо строить, а условия жизни менять, – почему-то выпалил я ему вдогонку.

Он остановился. Посмотрел на меня с горькой усмешкой и переспросил:

– Какие условия?

– Общественные, – уточнил я.

– Ну, ты загнул! Ха-ха! Политик хренов!

– Партию надо создавать, – взяв себя в руки, парировал я.

– Партию? Ха-ха! Я будку в лесу построить не могу, а ты партию создавать собрался. Нет, это всё мечты. Это утопия! – И Володя, слегка задержавшись возле порога, как-то странно и хитро сощурившись, погрозил мне своим желтоватым от никотина пальцем.