– Почему? – снова спросила она.

– Всё когда-нибудь заканчивается. Вот и лето тоже закончилось.

Она на несколько минут разочарованно умолкла, а потом проговорила:

– Я хочу в тепло.

Несколько минут после этого мы ещё шагали навстречу ветру, но уже не так уверенно, как раньше. Потом остановились на перекрестке двух лесных дорог и, не сговариваясь, повернули обратно. Теперь ветер дул нам в спины и ни дождя не снега уже не чувствовалось. Кажется, даже темные деревья в лесу стали гудеть не так сильно, как раньше.

– У моей подружки в санатории сегодня освободилась комната, – неуверенным голосом произнесла Наталья.

– А нас туда пустят? – для чего-то спросил я.

– Пустят. Я когда-то там работала, – ответила Наталья. – Договорюсь. А может Маринка уже побеспокоилась. На осенней улице мне зябко. И настроение почему-то мрачное, как будто я украла чего.

– Это от ветра, от холода, – пояснил я.

– Да, наверное. Я боюсь простудиться в такую погоду, боюсь заболеть. Без теплой одежды на улицу не выхожу. Корю себя за излишнюю осторожность, за мнительность, за ветреные поступки, неверные шаги. В такую погоду особенно остро это ощущаешь.

– Это осень. Мне в такую пору тоже невесело.

– Проснешься утром, – продолжила Наталья, – посмотришь в окно, а там темные, мокрые деревья и туман. Потом правда туман рассеивается, но солнца не хватает. Наверное, от этого и грустно.

– Наверное, – согласился я.

– В детстве я мечтала куда-нибудь уехать, чтобы не видеть осень. Чтобы её избежать. В какой-нибудь большой южный город из белого камня. Жить там, у моря, гулять по цветущим скверам и садам. Даже рисовать пробовала. Писала плохие стихи.

– А сейчас, наверное, уже не помните ничего из того, что написали.

– Да как же. Вовсе даже наоборот, – оживилась моя спутница.

– Тогда прочитайте что-нибудь, – попросил я.

– Если хотите. Но прошу строго меня не судить.

Она на минуту умолкла, а потом начала читать свои стихи нараспев, так, как это делают настоящие поэты:

Когда она закончила чтение стихов, я хотел ей сказать, что её стихи не так уж плохи, но почему-то ничего не сказал, только посмотрел на неё с благодарной улыбкой. Мне показалось, что говорить сейчас ничего не нужно. Она и так всё понимает.

На выходе из леса к санаторию на окраине Красновятска нас встретили яркие фонари, которые издалека были похожи на огромные цветущие ландыши. Дальше вдоль улицы ярко горела неоновая реклама. Плоско блестел мокрый асфальт. Ночной санаторий произвел на нас хорошее впечатление. Сейчас, при синеватом неоновом свете, было не видно ни щербатых стен, ни облупившейся краски на желтоватых фасадах, поэтому всё казалось ярким, блестящим и немного расплывчатым.

Когда мы входили в серое двухэтажное здание санатория, Наталья тихо шепнула мне:

– Наша комната на втором этаже.

Вахтер за стеклянной перегородкой вопросительно посмотрел на нас.

– Мы к Марине Смирновой, – объяснила ему Наталья.

– К Смирновой. Да – да. Она, кажется, что-то говорила. Только недолго. В десять мы закрываем.

Мне показалось, что вахтер меня узнал. Этот лысый мужчина неопределенного возраста в массивных очках на тонкой переносице, скорее всего, обо всем догадался. Я попробовал вспомнить, где его встречал, но так и не смог этого припомнить. Мы с Натальей стали подниматься по бетонным ступеням наверх, и тут вдруг я осознал, что мне ничего от неё не нужно. Когда я был в лесу, когда вокруг шумел ветер, когда было сыро и холодно, мне нужно было чувствовать рядом родственную душу. А сейчас я не ощущаю ничего, кроме стыда. Я увидел, как Наталя тяжело поднимается по лестнице впереди меня. Она полная, очень высокая и привлекательная женщина. Ей примерно сорок лет, мне тридцать пять. Может быть, в этом возрасте всё случается именно так, как у нас – мимоходом, случайно. Но… нужно ли мне всё это?