– А она походу слепая, – заметил Кит. Действительно, глаза девчонки были настолько поедены то ли катарактой, то ли глаукомой, то ли еще каким-то страшным заболеванием, что невозможно было различить, где заканчиваются белки и начинаются радужные оболочки – изорванные, размазанные клочьями по глазу, как растекшееся по горячей сковороде яйцо. Единственными темными пятнами были жуткие черные полоски, идущие через глаз поперек.

– И глухая, – подвел итог Валик. Обернулся на Стрижака. – Слепая, глухая, сидит здесь запертая в подвале, без света, воды и еды. А мы сейчас закроем дверь, уйдем, и остаток лета будем делать вид, что ничего здесь не видели, да? Или остаток жизни? Так, Дрон?

– А-а-а, да пошел ты нахуй! На словах ты Лев Толстой, а когда Мысин с тебя спрашивать придет – струю по ноге пустишь…

– Кстати. А куда она это… ну, в туалет ходит? – невпопад задумался Кит.

– Под себя, блин! Какая вам разница? Сами выяснить хотите? – Стрижак смотрел на друзей с отчаянием. – Кит, ну ты-то ему скажи! Кит?

Толстяк внимательно смотрел на девчонку, что-то прикидывал в своей щекастой, почти прилипшей напрямую к плечам, лишенной шеи, башке. Наконец, он подошел к стене, куда крепилась цепь, державшая пленницу и с негромким «клак» отцепил ее. Истолковав повисшую в помещении тишину по-своему, прокомментировал:

– Да тут обычный карабин. Сама могла бы отцепиться, наверное…

– Видишь? Значит, ей здесь нормально. Мож живет она тут, не ебу. Валик, я тебя как пацана прошу – давай уйдем, а? – впервые в голосе пробивного и бесстрашного Стрижака друзья услышали просящие и даже жалобные нотки. – Ты ж не знаешь, кто такой Мысин, а я знаю. К нему воры на поклон ходят. И с чехами знается. Знаешь, что чеченцы в войну делали?

– Вроде, они головы отрезают, если их веру не примешь…

– Вот, слыхал, что Кит говорит? Хочешь, чтобы Мысин наши головы на черенки насадил – ворон пугать, а? Валик…

Валик ничего не ответил, лишь подошел к Киту и забрал у него цепь. После чего выстроил очередную неприступную крепость из трех монолитных, непрошибаемых слов-кирпичиков:

– Она. Идет. С нами.

– Да чтоб тебя…

А Валик уже осторожно наклонился к пленнице, положил руку на её синюшное плечо, торчавшее из горловины рваной футболки. Кожа оказалась мраморно-холодной и немного склизкой.

– Больше т-тебя никто не обидит. П-пойдем.

И осторожно дернул цепь. Девчонка не сдвинулась с места, лишь переступила на месте, стуча налокотниками.

– Видишь? Не надо ей никуда. Оставь ты ее…

– Бля, Дрон, хочешь – вали. Я с-сам ее вытащу. Только, знаешь… – Валик злобно прищурился. – Если когда-нибудь Мысин об этом прознает и с меня спросит – я вас всех за собой паровозом утяну. Втроем будем ворон пугать, понял?

– Ах ты сука… – прошипел Стрижак, понимая, что загнан в угол. Сплюнул на пол и тут же боязливо растер плевок – уже не такой беспечный, как пять минут назад. Скрипнул зубами и протянул руку. – Дай сюда!

Схватился за цепь и потянул со всей силы. Девчонка от неожиданности грохнулась подбородком прямо о бетонный пол – с неестественным металлическим «звяк». После поднялась и, будто нехотя, со стуком проползла полметра вперед.

– Кит, помоги!

Толстяк тоже взялся за цепь, перенес свой внушительный вес на левую ногу и потянул. Так, совместными усилиями, девчонку удалось сдвинуть с места. Та неловко перебирала конечностями, мотала головой и стучала об пол наколенниками и налокотниками, будто копытцами – точь-в-точь непослушный теленок. Так ее удалось довести до лестницы. Валик, шедший следом, захлопнул за собой жуткую, обитую жестью дверь. Почему-то ему на секунду показалось, что запер он за собой не затхлую каморку, а наоборот – их путь наружу.