И на протяжении ещё многих лет воочию наблюдала философию обожаемой мной бабули.

Городская премудрость ей была чужда. Зато она тонко осознавала природу и с одинаковой безмятежной радостью любовалась на вызревшие и заботливо прикрытые лопухами («от наркоманов», – комментировала она, – по той же причине и мак не сажала, срывали) помидоры и звёзды вечернего неба.

– Внучка, ты знаешь, почему я так хорошо живу? – однажды спросила она и завершила свою мысль формулой, достойной Ницше: – Потому что не хожу на работу, не треплю нервы с начальством, и надо мной выше неба никого и ничего нет! – так был выработан алгоритм о счастье и вреде беспокойства, который я по-настоящему смогла осознать и оценить только спустя много лет, устроившись работать в редакцию газеты.

По поводу её дзэнского нестяжания и отвращения к лишним вещам эпизодов было не один и не два, и даже не три, а множество.

Отец мой зарабатывал неплохо. И однажды, вернувшись из северной командировки, привёз обожаемой тёще в подарок отличную дублёнку в расчёте на русские холода. Пару раз, ради приличия или прикола, бабуля её надела. И встретила зятя в парадном облачении. А после не выдержала, сняла. Отец приезжает, а бабушка, как прежде, в потёртой искусственной шубе. Он – «где, мол, подарок, отчего не носишь?», а она в ответ: «Зачем мне от других выделяться, я её цыганам снесла, на вот деньги, возьми, вечно вам не хватает….». Отец в ответ глаза вытаращил и расхохотался: «Ну вы, мама, даёте…». Бабушка, желая помочь родне, а заодно и избавиться от гламура, продала дублёнку за бесценок, за чистые копейки… С пути нестяжания её невозможно было свернуть ни за какие коврижки.

С искусственной китайской шубой, которую Мария Кузьминична проносила лет 30, до самой смерти, связана своя история. Бабуле к тому моменту было около 90, но она продолжала управляться с бытом сама, и это право весьма отстаивала, не меняя своих привычек. В тёплое время года стирала во дворе, в корыте, водой из колодца, хотя рукою отца в дом давно была проведена вода.

Однажды прихожу, а бабушка сидит на крыльце, скорбно поджав губы. Начала расспрашивать – ни в какую. Соблюдает привычный свой ритуал: надо прежде накормить, поговорить ни о чём и только тогда потихоньку, исподволь, перейти к главным вопросам; я всё ждала и ждала. Наконец бабуля мне сообщает:

– Внучка, я там, во дворе, посмотри, шубу свою в корыте замочила, думала постирать, а теперь её, окаянную, вытащить не могу, она неподъёмная… Как ты думаешь, правильно поступить: соседу на бутылку дать, чтобы шубу из корыта поднял, или, может, эту шубу на кусочки порезать, керосином поджечь, ну её, надоела?..

Её непривязанность к вещам, безусловно, воспаряла на величайшую высоту сознания. История умалчивает о том, сколько вещей и подарков бабуля сгноила, не желая обременять ими свою аскетичную жизнь, до тех пор, как я сама стала осознавать и понимать происходящее. Но я, к примеру, отчётливо помню такой эпизод.

Отец, опять же в подарок, привёз бабушке без предупреждения кое-что из мебели, а также холодильник и телевизор.

– Неудобно, мама, не отказывайтесь, ведь мы с деньгами, а вы в такой нищете…

Бабушка проглотила укоризну без комментариев. На этот раз, помня про дарёную и загнанную за бесценок дублёнку, продавать ничего не стала. Мебель, как только нашла грузчиков – сосед вышел из запоя – раздала по соседним дворам. Холодильник и телевизор выставила в огород. Через пару-тройку месяцев, с учётом дождей, они пришли в полную негодность, так что и говорить было не о чем.

Поступок свой она объяснила мне позже: