По внешнему виду Сержа девушка сделала определенные выводы, решив, что, пожалуй, сей объект достоин ее внимания: ведь она прекрасно помнила, какая кровь течет в ее жилах! Она никогда не упоминала при посторонних об истории своей бабушки, ее мать достаточно натерпелась насмешек, но верила, что сие – истинная правда, а золотой луидор, который она носила на шее, как медальон, действительно принадлежал самому Бонапарту.

Почти все время Мария проводила в светелке за шитьем и удалялась в свою крошечную комнату, любезно предоставленную Еленой Леонидовной, которая помнила о странной материнской привязанности покойной хозяйки.

Молодая барыня ни в чем не ущемляла и в то же время не выделяла девушку, для нее она была такая же белошвейка, как и все, с тем же мизерным жалованьем.

Пробило девять вечера, Маша отложила наволочку, которую она расшивала вензелями четы Горюновых. Она мало общалась со своими товарками, те же, помня о благосклонности покойной хозяйки, посмеивались над ней, а то и вовсе не преминули уколоть побольнее.

– Чаго, Машка, гувернер-то новый, – красавчик, и вдобавок француз. Могет быть, твоего дедули тоже внучок?

Девки заржали. Маша взглянула на них с ненавистью:

– Дуры!

– А ты глазками-то не сверкай, а то не ровен час…

Маша не выдержала и начала наступать прямо на обидчицу:

– Тебе чего от меня надо? Чего лезешь ко мне с подковырками? Ну, договаривай – чего не ровен час?

Девка стушевалась, не ожидая такой бурной реакции, обычно Мария пропускала колкости мимо ушей, тем самым позволяя злобной товарке разрядиться после утомительной работы.

– Ты чаго… Ты чаго? – обидчица отступила назад под решительным натиском Марии.

– Того! Еще раз услышу – всю рожу расцарапаю и Елене Леонидовне доложу, что, мол, мешаешь мне работать. А не для кого не секрет, что шитью меня покойная барыня сама обучала, и владею я им получше вас всех вместе взятых!

Девки сгрудились в кучку, окончательно оторопев от яростного натиска ранее бессловесной Машки. Та же гордо развернулась и, хлопнув дверью, ушла.

«Надоели все – шипят, как гадины по углам… Господи, когда только все это закончиться?» – она, с трудом сдерживая слезы, вышла на задний двор и решила перед сном прогуляться по саду, ведь завтра ровно в восемь утра – опять за работу.

Мария достаточно удалилась в сад, еще было светло, сентябрьские вечера были длинными и достаточно теплыми. Девушка села под яблоней и задумалась о своей несчастной жизни, о том, что она должна влaчить в доме Горюнова жалкое существование белошвейки, а ведь она…

Девушка расплакалась и, достав из кармана темно-коричневого платья носовой платок, – она всеми фибрами души ненавидела этот мрачный цвет, – высморкалась в него, и… разрыдалась в голос.

Неожиданно она услышала легкие шаги и быстро вытерла лицо уже несвежим платком, так и не успев подняться с травы, как перед ней стоял тот самый француз-гувернер. Маша не растерялась:

– О, месье Серж, если не ошибаюсь?!

Молодого человека удивил мягкий тембр ее голоса и та светская интонация, с которой была произнесена фраза.

– Да, сударыня, это я. А вы – Мария, я видел вас в светелке за шитьем.

Девушка кинула. Серж протянул ей руку:

– Вставайте, не то можете простудиться. Сидеть на земле небезопасно.

Мария, пораженная предупредительностью и галантностью собеседника, протянула ему руку. Он нежно сжал ее ладонь и, поддерживая под локоть, помог подняться.

– Благодарю, вы очень любезны.

– Право, сударыня, вы меня удивляете правильностью своей речи, вовсе не соответствующей простой белошвейке, – удивился гувернер.

– Да, покойная жена Виктора Петровича была бездетна и занималась со мной как с воспитанницей. Когда она умерла, барин женился на Елене Леонидовне, и все резко изменилось. Сначала меня никто не замечал, я тогда хотела, чтобы это продолжалось как можно дольше, а потом меня отправили к девкам – расшивать вензелями белье, скатерти и носовые платки. Вот и вся моя история. Так из барской воспитанницы я превратилась в белошвейку.