– Мы действовали в интересах стабильности. Наша структура выдержала, когда остальные трещали. Если не закрепим право опеки над домом Ленц – расползётся всё.

Это называется оккупация, – бросила кто-то с галереи. – Даже если вы называете это протекторатом.

– Паулин – одна из нас, – спокойно продолжил Лирхт, не глядя на оппонента. – Это очевидно. Она жила с нами. Воспитывалась. Поддерживала наш порядок.

– Ты уверен, что ты знаешь, кого ты приютил? – тихо спросила Шион. – Или ты просто надеешься, что она ещё та, кем ты её слепил?

– Довольно, – сдержанно бросил Лирхт. – Паулин – залог мира. Если вы продолжите атаковать – она станет границей. С нашей стороны.

Гул. Переговоры.

И тогда дверь открылась.

Паулин вошла. В сером. Без герба. Без голоса сопровождения.

– Извините. Разговор был о доме Ленц?

Лирхт напрягся.

– Ты не должна быть здесь.

– Я слышала похожее. Но всё равно – пришла. Это ведь стало модным, правда?

Кто-то хихикнул. Кто-то вскочил. Райнильд начали шептаться.

Паулин прошла к центру.

Один из представителей Райнильд – сутулый мужчина с тяжёлым голосом и кольцом рода, которое казалось больше его пальца – не сдержался:

– Что эта… особа тут делает? Совет – не место для девичьих выходок.

Она остановилась. Не сразу. Словно подумала, стоит ли вообще отвечать.

– Ваш рот, – сказала Паулин, – слишком охотно отпускает звуки, за которые голова обычно платит.

Она подняла руку. Со стола ближайшего делегата взлетел бокал с водой – без крика, без жеста. Просто – взлетел. И в следующее мгновение ударил мужчину в висок.

Тот осел в кресле, сбитый, как изрубленный аргумент.

– Теперь тише, – сказала она. – Я говорю.

Вы обсуждаете мои границы. Мою фамилию. Мой выбор. Может, я скажу?

– Ты с нами или нет? – голос Лирхт стал железом. – Сейчас.

Паулин прищурилась. Улыбнулась. Слишком медленно.

– А ты уверен, что хочешь знать? Что сделаешь, если ответ – не тот?

Он не ответил.

Она повернулась ко всем.

– Пока вы делите, я собираю. Не флаги. Не союзников. Значения. И поверьте – они важнее, чем ваше оружие.

Она поклонилась. Не как подчинённая. Как королева.

Но перед тем как уйти, она остановилась рядом с Шион. Молча.

Шион подняла взгляд, и в нём было всё: страх, ожидание, преданность, обида.

Паулин медленно подняла руку. Провела по щеке. Затем – ногтем. Не глубоко. Просто чтобы выступила тонкая капля крови.

Шион не отстранилась. Только чуть вздрогнула.

Паулин наклонилась. Медленно. И провела языком по коже, собирая кровь.

– Теперь ты помнишь, кто решает, – прошептала она. – Я не пугало. И не герб. Я – конец их алфавита.

Шион застонала. Не от боли. От возбуждения – рефлекторного, телесного, как будто тело вспомнило больше, чем разум готов был признать. Это не был звук покорности – это был отклик. Прежний. Инстинктивный. Необратимый.

По залу прошёл едва уловимый, но чёткий отклик. Кто-то откашлялся слишком громко. Несколько делегатов Райнильд побледнели. Один из наблюдателей в заднем ряду замер, вжавшись в кресло. Даже голос хрониста, механически записывавшего происходящее, на миг дрогнул, прежде чем продолжить.

Кто-то уже не просто боялся Паулин. Кто-то – начал верить в неё.

А затем – повернулась к залу. К ним всем.

И кстати, – произнесла она, чуть мягче, будто между прочим. – Насчёт земли Ленц… Можете оставить её себе. Мне плевать. Сожгите, поделите, стройте очередную столицу. Это не изменит того, где я стою.

В зале повисла тишина. Даже те, кто хотел возразить, – не нашли слов. Потому что впервые кто-то не защищал род – а отказался от него.

– Я не воюю за границы, – добавила Паулин. – Я решаю, где они проходят. Всё остальное – шум.