– С защитников отечества денег не берем.

Семенову стало приятно, он улыбнулся и опустил двугривенный обратно в карман, улыбнулся повторно – никогда так много не улыбался, произнес приторно-благодарным тоном:

– Благодарствую!

В следующий миг он поймал себя на неестественной приторности и сделал внезапное открытие: ведь он и слова «благодарствую» никогда раньше не произносил – чужое оно для него… Неужто так Москва действует на постороннего, не привыкшего к ней человека?

Неожиданно Семенову захотелось взять старика за форменную пуговицу ветхой черной шинели, притянуть к себе, дохнуть в лицо недавно съеденным в вагоне чесноком: «Если вздумаешь издеваться над казаками, старый хрыч, то будь поаккуратнее на поворотах… Не то задницу отвинтим быстро, отвалится вместе с ногами, галоши не на чем будет носить», но вместо этого он проговорил прежним приторным тоном, вежливо, сам себя не узнавая:

– Не подскажите ли, любезнейший, куда нам можно пойти-податься?

– Отчего же, – благодушно похмыкал в кулак старичок, – советую сходить в цирк Соломонского на Цветном бульваре, там выступают русские богатыри Поддубный, Шемякин, Вахтуров. Очень красиво борются. Особенно Иван Поддубный. Борьбу, к слову, можно посмотреть – ежели, конечно, есть желание – и в «Аквариуме», у братьев Никитиных – там борются остзейцы Лурих и Аберг, но этих господ надо ловить за руку – много красивых приемов, ловких подсечек, хлестких ударов, а на самом деле – туфта. Пшик. Кроме того, Аберг любит поиздеваться над противником: засунет голову себе под мышку и начинает давить, будто жеребец – ждет, когда у того треснет череп.

Семенову это показалось интересно.

– И были случаи, когда череп трескался? – спросил он.

– Бывало и такое. Недавно пострадал борец по фамилии Куренков.

– Мне эта фамилия ничего не говорит.

– Он известен мало и теперь вряд ли когда станет известным. Что еще… Советую послушать несравненную Анастасию Вяльцеву, ежели не слышали.

– Но Вяльцева[5] же умерла… Год назад. Я читал в газетах.

Вовремя, к месту вспомнил это Семенов. Он еще год назад читал поразившую его статью о том, что великая Вяльцева, в которую был влюблен весь гвардейский Петербург и которая в конце концов вышла замуж за гвардейского офицера, умерла после гастролей в каком-то заштатном Курске… Курск – это ведь чуть больше Гродеково.

– Да, та Вяльцева действительно умерла, но появилась новая, – старичок улыбнулся как-то смущенно, браконьерски, словно был причастен к появлению Вяльцевой номер два, – голос у нее точно такой же, как и у Анастасии Дмитриевны, один к одному. А в остальном… в остальном девушка не мудрствовала лукаво и взяла себе фамилию и имя этой известной певицы.

– Не мудрствовала, значит, говорите, – Семенов почувствовал вдруг, что ему хочется выругаться, – а я-то обрадовался, думал, та Вяльцева не умерла, выжила… Уж очень ее голос хорош на граммофонных пластинках.

– Эта будет не хуже – тот же голос, та же улыбка. Тот же репертуар. «Под чарующей лаской твоею», «Дай, милый друг, руку», «Гай да тройка!» и так далее. Удивитесь, когда услышите. Очень советую сходить.

– А пластинки ее продаются? На граммофоне нельзя послушать?

– Э-э-э, молодой человек, слушать Вяльцеву на пластинке, – старик негодующе поднял указательный палец, – что одну Вяльцеву, что другую – это все равно, что видеть виноград и не есть его. Слушать таких певиц надо живьем.

Кондуктор так и произнес: «живьем». Слово это показалось Семенову вещим, а смысл – значительным. Он оглядел своих притихших спутников в огромных лохматых папахах, надвинутых на самые глаза, и понял, что они ничего не разобрали из того, что говорил кондуктор – многие из них по-русски вообще не разумели, многие знали не более десяти слов и даже общепринятые воинские команды понимали лишь, когда Семенов подавал их на языке халха или агинцев. Сотник жестом остановил кондуктора и на монгольском начал пересказывать спутникам то, что услышал от говорливого седенького старичка.