Нервничать пришлось недолго – во второй половине августа семеновский полк был погружен в эшелон и отправлен на запад. Маршрут движения был известен только до Тулы, там надлежало получить приказ, куда следовать дальше.

Тулу эшелон проскочил не останавливаясь – казакам в городе оружейников нечего было делать – и через сутки прибыл в Белокаменную. Стояла середина сентября – золотая пора.

В Москве эшелон остановился ранним туманным утром у запасного перрона, наспех сколоченного из толстых досок. Дома сытой купеческой столицы показались казакам серыми, угрюмыми, чужими – от той приподнятости, о которой впоследствии с таким воодушевлением написал Семенов, не осталось и следа. Казаки, почувствовав себя в Москве чужими, невольно оробели: ловкие, сильные, бесстрашные в тайге, в степи, в песках, в горах, здесь, среди равнодушных каменных домов, они ощущали себя неуверенно, втягивали головы в плечи и немо, одними только глазами спрашивали друг у друга, куда же их завезли?

Семенов выяснил, что стоять в Москве они будут три дня, казаков можно будет повозить по Белокаменной – пусть полюбуются добротными домами, колокольнями, соборами, поглазеют на темную холодную реку, над которой нависли зубчатые стены Кремля, в Китай-городе поедят горячих блинов с икрой и покатаются на трамвае. По распоряжению властей московские трамваи будут возить казаков бесплатно. С шести часов утра до двенадцати ночи.

Получив эти сведения, Семенов подкрутил усы и вернулся из штабного вагона к своим казакам довольный:

– Ну что, мужики, тряхнем стариной, прокатимся по семи холмам, а? С одной горки на другую, а?

Казаки насупились:

– По каким таким семи холмам, ваше благородие?

– Это так говорят… Тут так принято. Москва стоит на семи холмах. А с холма на холм ездит трамвай.

Казаки насупились еще больше.

– Что такое трамвай?

– Ну-у… – Семенов задумался, он сам не мог толком объяснить, что такое трамвай. – Это такая дура, которая ездит на железных колесах по железным рельсам.

– Вагон, что ли? На каком мы сюда приехали?

– Вагон, вагон. Только размером поменьше и скорость такую, как на железной дороге, не развивает.

– Не-а, господин сотник, не поедем мы в город.

– Вагон мы уже видели, на зуб пробовали… Лошади его боятся.

– Да при чем здесь лошади! Церкви зато не видели. Церкви московские посмотреть надо обязательно.

– Церковь у нас в Гродеково есть…

– Таких церквей, как в Москве, нет.

– Есть, ваше благородие. – Казаки ожесточенно трясли лохматыми папахами и отказывались покинуть железнодорожный тупик, куда после целования московской земли на деревянном перроне загнали воинский эшелон.

– Ну и… – Семенов ожесточенно рубанул воздух рукой. Он не знал, что сказать. – Больше такой возможности не будет. Впереди – фронт, война, пули. Тьфу! Не ожидал от вас, казаки!

Казаки из-под папах угрюмо поглядывали на сотника и молчали. Над Москвой плыл серый печальный туман, пахло горелым углем, улицы были пустынны, недалеко от вокзала звонил колокол – в небольшой церквушке отпевали купца второй гильдии, почившего от чрезмерной борьбы с алкоголем.

В конце концов Семенову удалось сколотить группу из двенадцати человек.

– Нельзя уехать из Москвы, не постучав каблуками по здешним мостовым, – поучал он казаков, – мы ведь потом сами себе этого не простим.

Когда большой, странно тихой гурьбой забрались в страшноватый красный вагон московского трамвая, Семенов, хоть и знал, что казаков велено на трамвае возить бесплатно, оробел, подергал усами и полез в карман шароваров за серебряным двугривенным, чтобы расплатиться, но кондуктор – седенький вежливый старичок в форменной фуражке – предупреждающе поднял руку и примял ладонью воздух, будто вату: